Железный лев

— А… И как вам у нас?

— Очень мило. Особенно мне понравились люди. — скосился Лев Николаевич на эту помятую четверку.

Ситуация стала яснее — точно попытались ограбить. Выхватили. Неясно как, но это и не важно. Хотя городовой не понимал, отчего этот молодой граф о том не заявляет. Его слов достаточно, чтобы эту четверку приняли и оприходовали честь по чести. И обычно благородные в те редкие случаи, когда сталкивались с разбойным людьми, верещали дай боже. А этот не выдавал их.

Почему? Городовой не понимал. Поэтому осторожно спросил:

— А вы, Лев Николаевич не видели, кто их побил?

— Когда я вышел, эти злодеи уже скрылись. Я шел оттуда. Вы прибыли оттуда. Очевидно, что они удалились либо туда, либо туда.

— А… — скосился городовой на хромого разбойничка, не решаясь его спросить.

— Да я не разобрал. — осторожно ответил тот на невысказанный вопрос, косясь на молодого графа. — Приложили. Упал. Верно убежали, как барин сказывает.

— Вы уже разберитесь, Федор Кузьмич, — произнес Лев Николаевич, протягивая тому руку.

Городовой понятливо закивал головой, охотно ответил на рукопожатие.

Дворяне и тем более аристократы обычно относились к сотрудникам подобных «органов» как минимум пренебрежительно. Даже к дворянам. Ясное дело — с каким-нибудь крупным начальником лучше было не шутить. И тому же Бенкендорфу Александру Христофоровичу не подать руки никто бы не решился, а вот простых, рядовых сотрудников постоянно третировали и открыто презирали.

А тут такой поступок.

Да еще к простолюдину, каковым Федор Кузьмич и являлся.

Городовой аж невольно улыбнулся.

И в считанные минуты «организовал» молодому графу экипаж.

— Вы уж доложитесь, как разберетесь. — тихо произнес Лев Николаевич, практически шепотом и на ушко, когда городовой его провожал. И вложил ему в руку серебряный рубль — крупную и хорошо различимую на ощупь серебряную монету[1].

Федор Кузьмич напрягся.

— Я хочу знать, какая сволочь этих дурачков подослала. Этот был задаток. Как доложите — дам в пятеро.

— Эти дурни могли и сами учудить. — осторожно ответил городовой, не убирая монеты и окончательно ее не принимая.

— Тогда я хочу знать о них все. Чем дышат. Чем живут. Под кем ходят.

— Все сделаю. — кивнул визави, наконец-то поняв логику поведения молодого аристократа. И ловким движением убрал монету так, словно ее никогда и не было.

— И этих балбесов не трогайте. Может и они на что сгодятся.

Городовой кивнул, сошел с подножки на землю, и коляска тронулась.

— Странный барин, — заметил один из рабочих.

— Да не то слово. — хмыкнул Федор Кузьмич, покосился на побитую четверку и хмыкнул: — Эко он их отходил.

Все окружающие промолчали, сделав вид, что ничего не слышали.

Лев Николаевич же выдохнул.

Ему прямо явно полегчало и пришло осознание, что все не так уж и плохо и поле для маневра у него остается. Да и вообще нужно куда-то спускать пар, который в этом молодом, полном гормонов теле, буквально прет из ушей. Или драться почаще, или любовницу в самом деле какую-нибудь завести, или еще что.

Во всяком случае — не дурить.

Хотя и сложно сие. Разум разумом, а гормоны порой чудят — мама дорогая. Окружающие понимают и принимают это — молодые аристократы и не такое устраивают. Дело-то привычное. Но ему самому было стыдно. Да и глупо так подставляться. И с той же Анной Евграфовной требовалось поговорить. Приватно и серьезно, чтобы расставить все точки над «ё» или над «i», так как в местной графике эта буква все еще присутствовала…

[1] Квалифицированный рабочий в 1840-е зарабатывал 12–15 рублей в месяц.

Часть 1

Глава 4

1842, апрель, 14. Казань

— Лев Николаевич, к вам полиция. — доложился слуга, заходя в комнату.

С виду мужчина отреагировал равнодушно, но внутри все сжалось.

Он ясно себе представлял научно-технический уровень этих лет и понимал: вычислить его чуждость в этом теле никак нельзя. Разве что сам признается. Впрочем, даже в этом случае его попросту посчитают безумцем либо одержимым. Да и то — в самом негативном исходе. Скорее всего, воспримут за не очень удачную шутку. Благо, что аристократов, которые чудят, по всему миру хватало, и Россия в этом плане не была исключением. Но все равно он опасался, что его вскроют.

Как?

Да бог их знает, как? Он порой и про мистику думал. Да, на практике никогда не встречал подтверждение ее практической ценности там, в прошлой жизни. Сейчас же… а вдруг? Так или иначе он тревожился и накручивал себя, пусть и не сильно. Оттого ему и стало не по себе от этих слов слуги, хотя виде не подал.

— Кто там явился и чего он хочет? — максимально скучающим тоном он осведомился.

— Городовой какой-то. — пожал он плечами. — Сказывает, будто бы по вашему поручению.

— Ясно… зови.

Пара минут.

И в комнату, в которой молодой граф занимался, зашел его новый знакомый — Федор Кузьмич.

— Доброго здоровья, ваше сиятельство, — бодро произнес он.

— И вам не хворать, — спросил Лев Николаевич. — Судя по отличному настроению, вести вы раздобыли отменные.

— Так и есть, — кивнул городовой. — Тех оболтусов никто не отправлял. Сами вышли на промысел.

— А отчего же днем?

— А чего им по темноте на улицах делать? — растерялся городовой. — Там и грабить-то некого, все, кого можно пощипать либо носу на улицу не показывают, либо ходят там с большими и порой недурно вооруженными компаниями. Оно им совсем ни к чему. Днем же одиночке или малые партии можно встретить куда чаще.

— Тоже верно, — согласился Лев Николаевич, понимая, насколько он еще не понимает эту эпоху.

— Но человечек, что за ними стоит, очень расстроился.

— Серьезно?! — оживился граф. — И он, я надеюсь, пожелает отомстить или как-то иначе навредить мне?

— Надеетесь? — немало удивился Федор Кузьмич.

— Я люблю веселье. — пожал плечами Лев Николаевич, завершая свои упражнения с гирями.

— Кхм… ну, знаете, мне такое не понять, — покачал он головой. — Нет, на вас он не обиделся. Да и за что? А вот на своих балбесов — да, осерчал. За то, что с одним человеком не справились. Так что старшой их головы лишился.

— Его убийц, наверное, уже арестовали?

— Полноте вам, Лев Николаевич. — улыбнулся в усы городовой. — Сам он его и пальцем не тронул, а кто и когда сгубил уже не найти. Да и все молчать будут.

— Федор Кузьмич, — покачал головой молодой граф, глаза которого стали на удивление жесткие и холодные. — Мне ли вам рассказывать, что, если очень вдумчивом да с умением спрашивать… Впрочем, мне до того нет никакого дела, раз конфликт исчерпан. Преставился и ладно. А остальные что?

— Никто не знает. Полагаю, залегли, опасаясь расправы. Позор-то какой. Но тут пока ничего не ясно.