Жемчужница

Алана часто закивала, не в силах больше ничего ему сказать, и снова заплакала — от ужаса, облегчения и отвращения к самой себе.

Тики поднялся на ноги, подхватил отброшенную ранее в сторону охотниками изодранную юбку и закутал девушку в нее как ребенка, осторожно поднимая на руки и поскорее вынося прочь отсюда, словно не хотел больше ни на мгновенье оставаться в этом месте.

И Алана была с ним согласна. Она зажмурилась, чувствуя, как слезы струятся по щекам солеными как море дорожками, и крепко прижалась к мужчине, ища у него утешения и успокоения, потому что больше… больше не у кого было его сыскать.

Она не была уверена, что Мана сможет проникнуть в ситуацию и понять. Ведь он же не видел. Не видел, как ее плавники валялись там, на полу, в пыли, и какой изуродованной и заплаканной она показала себя перед Тики. Какой слабой и беспомощной она оказалась, глупая девчонка, ослушавшаяся тех, кто всегда знал лучше — жизнь вообще или мир вокруг, это не так уж важно.

Когда они вернулись на корабль — Тики спешил словно несомый самим воздушным течением, тихий и быстрый даже с ношей на руках, — была уже поздняя ночь. Портовый городок спал, не подозревая о произошедшем, и только на корабле горели огни, отбрасывая в воду тени.

Матросы обступили их было, обеспокоенные и испуганные, но одного взгляда Микка хватило, чтобы им дали дорогу и позволили спуститься в трюм. И там, в каюте, когда Тики осторожно уложил Алану на постель — в которой она даже ни разу не лежала до этого, все время проводя в море, на палубе или в аквариуме, — она снова расплакалась.

Вот и прощай, безбрежный океан. Вот и здравствуй, недружелюбная суша.

Как же отец был прав.

========== Седьмая волна ==========

Тики нервно вздохнул, прикрывая глаза на мгновение, и медленно сплёл пальцы в замок, не отводя взгляда от кровати. Алана неподвижно лежала в постели, хрупкая и болезненно тонкая, с распущенными волосами, водопадом ниспадающими до пола, с пустым взглядом в никуда и отсутствующим видом.

Она лежала так уже второй день, никого не подпуская к себе.

Тики хотел прибить себя. Хотел хорошенько отодрать, наказать плетьми и розгами, потому что он не уследил. Не спас. Не защитил. Потому что он пришёл слишком поздно, и столько необъятного гнева заполнило его, стоило лишь взглянуть на израненную и истекающую кровью русалку, столько гнева — на этих ублюдков и, в первую очередь, на себя, потому что опоздал. Опоздал настолько, что драгоценные парящие плавники, которыми так гордилась Алана и так любовалась добрая часть экипажа, были небрежно отброшены в сторону, а сама девушка — заплаканная, испуганная, в синяках и царапинах — дрожала под этими похабно улыбающимися мерзавцами.

Микк гневно сжал челюсти, не желая вспоминать об этом, но постоянно думая, потому что сам был виноват в том, что её похитили и что над ней так издевались. Не сберёг. Не сохранил, хотя обещал, обещал!

Вода в аквариуме задрожала, забурлила, и мощная струя обрушилась на кровать, обливая израненное окровавленное тело Аланы — из-под одеяла показался кончик хвоста, и девушка глухо кашлянула-всхлипнула, заставляя Тики подорваться с места и броситься к ней, чтобы наконец обработать раны и помочьпомочьпомочь, искупить свою вину. Но как только он оказался в нескольких шагах от кровати, на него нацелились ощетинившиеся водяные копья, и мужчине пришлось с горестным вздохом вернуться на своё место.

Тики наполнял аквариум свежей водой каждое утро — просто поднимал ее вверх из моря с помощью воздуха и направлял в стеклянную коробку, так и стоящую в комнате. Которая теперь и была единственным прибежищем Аланы, потому что каждый дурак знает, что без плавников русалке в море не выжить.

Алана каждый день обливала себя водой из этого аквариума, но ее телу, ее ранам это никак не могло помочь. Их нужно было промыть пресной водой, обработать и перевязать, потому что иначе девушку могла сгубить инфекция, но никто не осмеливался подойти к постели. Алана не подпускала ни его, ни Ману, ни тем более Неа или кого-то из матросов. Неа рвался помочь, Мана тоже волновался, Изу постоянно обеспокоенно косил в сторону кровати, когда приносил свежей рыбы (уже трижды, и все эти разы Алана не ела, и рыба просто менялась на более свежую и отправлялась обратно к коку).

Но никого девушка не подпускала ближе, чем на метр к кровати, тут же ощетиниваясь водяными копьями или чем похуже и ясно давая понять, что видеть и слышать рядом с собой никого не желает.

И отчасти Тики ее понимал — к чему тебе толпа утешителей, когда вся жизнь покатилась под откос. Ведь Алана наверняка строила планы на будущее (не все же время она должна была пребывать в своей бухте) — она уж точно хотела семью и детей, как и всякая женщина, а теперь ей путь только на сушу, показавшую себя уже так враждебно, или в свет.

И Алана явно выбирала уйти в свет — умереть и больше никогда не тяготиться произошедшим.

Но Тики не мог оставить это просто так. Он не хотел дать ей умереть. Ведь он видел, как она радовалась, когда покинула свое прибежище. Она радовалась открытому морю, часто говорила о том, какое же оно красивое и огромное. В таком случае, значило ли это, что раньше открытого моря она никогда не видела?

Если так — Микк просто не мог позволить ее путешествию оборваться здесь и сейчас. Он ощущал ответственность за произошедшее с Аланой, и он хотел помочь ей, но беда в том, что как это сделать — совершенно непонятно.

Как переубедить человека, который старше тебя на кучу лет, если он твердо намерен умереть?

Тики не знал. А потому — практически неотлучно дежурил рядом с Аланой, сидя под дверью ее каюты, не подпускаемый ею и не подпускающий никого.

Изу появился внезапно, отвлекая его ото всех этих мыслей, и мужчина слабо улыбнулся ему просто для того, чтобы не пугать своим мрачным видом. Мальчик смущённо поклонился и обеспокоенно посмотрел на кровать, где умирающая русалка проживала, как видно, последние мгновения своей жизни, ведь дни для них и правда словно мгновения.

О дракон, о чём она могла думать с таким непроницаемым, безразличным ко всему лицом? О том, как над ней надругались? О том, что теперь дорога домой ей заказана? О том, что Тики не сдержал своего обещания и подвёл её?

О чём могла думать лишившаяся будущего сирена?

Изу осторожно поставил поднос с рыбой (лососи, Алана любила лососей) на столик рядом с мужчиной, не осмеливаясь подходить ближе к кровати, окровавленной и промокшей, и встревоженно поджал губы, раздумывая о чём-то своём, но вдруг, схватив снедь, решительно направился вперёд. Мужчина удивлённо нахмурился, уверенный, что, когда вода ощетинится на него, ребёнок испугается и отступит, а потому лишь вздохнул.

Что сможет изменить Изу, если никто к девушке подойти даже не мог?

— Вам нужно поесть! — требовательно выдохнул мальчик, когда вода всё же принялась угрожать ему заострившимися копьями. — Вы же… Вы же… умрёте! — потерянно воскликнул он со слезливыми нотками в голосе. — А что скажут Ваши родители? — вода дрогнула, задрожав и слегка отступив, словно задумавшись о чём-то. Изу сглотнул и насморочно шмыгнул носом. — А ваши сёстры или братья? Что скажет Ваша семья, когда узнает, что Вы умерли?