Жена чудовища
Шрифт:
Вот как. Значит, недаром он хотел, чтобы она ехала с его группой. Он, выходит, закрепил амулет на лошади, потом подвел ее Тьяне, а перед тем, как подойти к ней на поляне, снял амулет с мертвого животного. Почему лошадь умерла? Лучше не спрашивать.
— А в чем подвох, Кайрен? — на этот раз назвать его милость по имени оказалось удивительно просто.
— Подвох в том, дорогая невестка, — он улыбнулся, — что Кариданы варлины и должны умирать с мечом в руке. То есть, я хочу сказать, что Валантен должен был сначала дать ему меч, выслушать его оправдания, а потом уже при свидетелях отправлять его на тот свет. И тогда уж к нам бы точно не было претензий,
Да, конечно, Кариданы варлины, то есть представители высшей знати Побережья. Их нельзя просто убивать палкой…
Она легла за полночь, ожидая Валантена — тот не пришел.
Он пришел наутро, одетый в костюм по последней моде — светло-серый, обшитый тонким золотым галуном. Кафтан из плотной шелковой чесучи с крупными перламутровыми пуговицами, на камзоле, четь более светлом, — десятка три таких же мелких. Подобная одежда ему не нравилась, мешала, сковывала, так зачем?..
Он был удручен, глаза прищурены в щелки. Вообще его мимику сложно было разглядеть и понять, она была непривычна тому, кто видел лишь человеческие лица. Только глаза на его лице всегда были живыми и говорящими, и сегодня они казались темнее и тусклее. Хотя это ерунда, конечно, глаза не способны менять цвет.
— Это ты, — она вскочила, — ты не пришел, а я тебя вчера ждала. Я бы вернулась домой, но меня не отпустили.
Для нее теперь домом был Нижний. Потому что он был только ее. Там не было власти Овертины, например. Это так важно, оказывается — иметь уголок, который только твой.
Он кивнул, положил руки ей на плечи, вгляделся в е лицо.
— Ты в порядке?
— Да. Ты… сердишься?..
— Сержусь, на что? — он, кажется, искренне удивился.
— Не знаю. Некоторые считают, что я… Ты сам говорил, что ревнуешь меня к лорду Вилену.
— Нет, — просто сказал он, разом отметя все нелепости, — скажи, ты очень меня испугалась? — и, кажется, сам взглянул на нее со страхом.
— Нет, — ответила она, — точнее, я испугалась, конечно. Но не слишком.
— А почему не убежала? — настаивал он.
— Я ведь сказала, что не сильно испугалась. Я тебя никакого не боюсь. И потом, ты выглядел не страшнее нашего конюха, когда тот напивался, это бывало два раза в год. Нам, детям, тогда не разрешали выходить во двор, — это была не совсем правда, конечно, в том смысле, что конюх не прыгал, взъерошив шерсть и размахивая огромными когтями.
— Тин. Правда в том, что я так быстро пришел в себя лишь благодаря тебе, понимаешь? И как это у тебя вышло?
— Так пользуйся тем, что я на тебя хорошо влияю, — разрешила она великодушно, — может, научишься использовать мое влияние, так сказать, заранее? Чтобы не доводить до крайности?
— Гм… А зачем вы держали конюха, которого боятся дети? — сменил он тему, и по его темным губам пробежала гримаса, отдаленно похожая на улыбку.
Нет, все же он был не в себе. А ведь им было так хорошо, до этой долгожданной королевской охоты.
— Это был лучший в округе конюх, за исключением двух дней в год, — она улыбнулась одними уголками губ, — ты не пришел ко мне вчера, потому что решил, что я тебя боюсь?
— Мне хотелось побыть одному и подумать, — сказал он.
— Понимаю, — согласилась она, — но ты, пожалуйста, не убегай от меня в следующий раз. Я не буду мешать тебе думать. Зато я помешаю тебе думать о каких-нибудь глупостях. О том, что я тебя боюсь, например.
— Ты вернешься в Нижний? И все
будет по-прежнему?— А ты покатаешь меня на лодке? Разрешишь чертить тебе чертежи? И я буду рисовать, сидя на берегу, — он всякий раз кивал, — и, наконец, я заказала новое постельное белье на три сотни дирров! И еще не переставила мебель на втором этаже. И ты считаешь, что я могу не вернуться в Нижний? Только если ты меня выгонишь, и запрешь там все двери! — и ей самой стало почти смешно от абсурдности такого предположения.
— Я не слишком понимаю женщин, но, кажется, белье на три сотни это самый веский аргумент. И мебель, да… — он тряхнул головой, и его пышная грива разметалась по плечам, — прикупи еще что-нибудь.
Скатертей? — и опять эта гримаса, похожая на улыбку.
А напряжения в его глазах поубавилась.
— Что, если завязать тебе волосы сзади шнурком? — предложила она, — будет аккуратнее.
— И пару красных бантов в цвет твоего платья, — кивнул он, — Тин, я теряю все эти шнурки. Забываюсь, сдираю их с волос и теряю. Пойдем, нас уже ждут.
Именно так, Тьяна опять была в красном наряде новобрачной. Кто бы мог подумать, что вожделенное для каждой девушки красное платье, да еще сшитое лучшей портнихой и стоящее так дорого, может настолько надоесть? Но Овертина предупредила запиской — надеть красное.
В дверь постучали, и заглянул Хойр.
— Вы еще здесь, милорд? Вы не передумали?
— Не передумал.
— Тогда вот, — он подал ему амулет на шнурке, — наденьте на шею и походите немного, чтобы он начал действовать. Это приказ герцога, милорд.
— Зачем это? — спросила Тьяна.
— Тоже своего рода защита. Она закроет от лорда Валантена всех людей в зале. То есть, я хотел сказать, закроет не от зрения, а от нюха и прочих качеств.
— И я стану слепым ровно наполовину, — пробурчал он недовольно.
— Не преувеличивайте, милорд, — безапелляционно заявил Хойр, — не более слепым, чем все люди. Он ведь не целиком закрывает, немного остается. Как у обычных людей. В зале не все будут доброжелательны, милорд. Можете не ходить.
— Я пойду, — Валантен надел на шею амулет.
— Вы выйдете к гостям, милорд? — Тьяна была потрясена.
— Да. Я так решил.
— Вообще, это разумно, — добавил Хойр, — люди не будут придумывать вас ужаснее, чем вы есть. Да, и вот это, чуть не забыл, — он обвязал руку Валантена шнурком, — это для более четкого и звучного голоса. Ваш настоящий как-то не очень. Кашляните, милорд…
Они пришли в Большой зал в числе последних, потому что последним ждали короля. Лорд и леди Айд — и взгляды всех, кто был в зале, сразу приклеились к ним двоим, к Чудовищу и его жене. Это о них все только и говорили со вчерашнего дня, но появление чудовища явно оказалось неожиданностью. Тьяне показалось, что в этих липких взглядах они рискуют запутаться, как мухи в паутине. И — сначала повисла тишина, потом все сдержанно зашумели.
Валантен подвел Тьяну к Овертине, сам стал рядом. Овертина была строгой и спокойной, и блистала красотой, как всегда. Ее «брат» тоже пришел и стоял с ней рядом, с Валантеном они обменялись кивками — значит, были знакомы. Герцог хмурился, графиня Каридан была бледной и постаревшей лет на десять, дрожала и всхлипывала. Граф Каридан, Первый министр, тоже казался измученным, словно не спал ночь — так оно и было, скорее всего. Эркат Каридан, возлюбленный Уны, поддерживал мать и ни на кого не поднимал глаз. Уна застыла, как изваяние, глядя куда-то в угол, и лишь нервно покусывала губы.