Жена палача

Потому что это было удивительно и радостно – вот так стоять на коленях возле камина, плечом к плечу, готовить рождественские вкусности и смотреть друг другу в глаза. Я ощутила удивительное спокойствие и умиротворение, как бывало давно, в детстве, в родительском доме. Странно, что это чувство я испытала не в доме моего дяди, а в доме палача…

Палач отвернулся так быстро, что я решила, что вино в котелке закипело, и его пора снимать с огня. Но оно только начало нагреваться, распространяя дивные ароматы пряностей.

Мастер Рейнар добавил в вино мед, и вдруг спросил:

– Как вам в Сартене, форката Виоль? Нравится?

– Здесь весело, - сказала я, обрадованная, что появилась тема для разговора. – Все такие милые, добрые, началась зима – и почти каждый день праздники. На прошлой неделе мы катались на коньках, и был фейерверк, а фьера Монтес устроила в своем саду настоящую войну – взятие снежной крепости. И еще театр… - я умолкла, сообразив, что палачу, который не смеет даже появиться в городе без причины, вряд ли приятно слушать, как веселятся горожане. – Имейте в виду, - сказала я твердо, - все эти запреты и обычаи в отношении вас – пережитки прошлого. И я очень надеюсь, что в ближайшее время вы придете к нам в гости. Тетя и дядя будут очень рады. Вы придете?

– Колбаса горит, - он не ответил на мой вопрос, я бросилась спасать колбасу, которая уже опасно подрумянилась с одного бока, а палач снова спросил: - Говорят, ваш дядя отказал уже девятнадцати благородным фьерам, просившим вашей руки?

– Отказал, - сказала я нарочито равнодушно.

– Почему?

– Они мне не нравились.

– Хороший ответ, - пробормотал он, помешивая глинтвейн бронзовым черпачком. – А фьер Сморрет был в числе этих девятнадцати?

Я покосилась на него, пытаясь понять, чем вызван такой вопрос.

– Фьеру Сморрету было отказано особо. А почему вы спросили именно о нем?

– Колбаса горит, - ответил он, снял с огня глинтвейн и отошел к столу.

Колбаса ничуть не горела, это он зря сказал. Я благополучно дожарила ее и выложила на блюдо. Потом немного подогрела курицу и на минутку положила на решетку сыр и хлеб, смочив его водой – чтобы оттаяли и стали мягкими.

Получился настоящий праздничный стол – угощение было разложено на фарфоровых тарелках, салфетки были из алого льна, а кружки для глинтвейна – хрустальные, на толстеньких коротких ножках, с фигурными ручками.

Не хватало только букетика из хвойных веток и падуба, но я не стала просить об этом хозяина дома, чтобы не утруждать. А если честно, мне не хотелось расставаться с мастером даже на пару минут, когда все было так уютно, красиво, вкусно.

Он пододвинул кресло, предлагая мне сесть во главе стола, а сам сел напротив, сложив руки на коленях и не делая попытки взять что-то с блюда.

– Ведете себя, будто не дома, - поругала я его и положила ему на тарелку кусок дымящейся колбасы и поджаристую курицу. Отрезала ломоть хлеба и пододвинула сыр, чтобы отломил кусочек себе по вкусу. – Попробуйте, мастер Рейнар… Я сама это делала, вам понравится.

– Если делали вы, - ответил он и взял нож и вилку, - то точно понравится.

 Я с улыбкой наблюдала, как он пробует колбасу, отрезает куриную ножку, и тоже взяла курицу и хлеб, и подула на обжигающе горячий глинтвейн. Напиток пах корицей, анисом, лимонной корочкой и еще чем-то необыкновенным.

– Вы не брезгуете сидеть с палачом за одним столом, - сказал мастер Рейнар, откладывая вилку и испытующе глядя на меня, - не боитесь приветствовать его. Вам все равно, что скажут люди?

– А что они могут сказать? – пожала я плечами. – Что я умею быть благодарной? За то, что вы сделали для нас, мы все благодарны вам.

– И ваши родственники тоже? Они знают, что вы здесь?

Я на секунду замялась и сказала:

– Признаться, я не предупредила тетю и дядю, что иду к вам. Но я уверена, они горячо поддержали бы мое решение.

– Тогда почему вы им ничего не сказали, форката Виоль?

Мне нравилось, как он произносил мое имя – как будто перекатывал льдинки на языке. Ни у кого так мило не получалось называть меня – Виоль. Я не ответила ему и сделала глоток вина с пряностями. Это было похоже на огненный поток из моих грёз – как будто жидкое пламя протекло по языку, в гортань и согрело сердце. По всему телу побежали горячие волны, и я сделала еще глоток. Тем более что это избавляло меня от необходимости отвечать.

Палач разгадал мою хитрость и ответил за меня:

– Вы промолчали, потому что сами понимаете, что поступили неразумно.

Сейчас он будет читать мне нотацию, как опасно и постыдно девушке приходить в дом к одинокому мужчине. Нотация в стиле Лилианы – что положено, а что не положено юной особе. Но палач ничего больше не сказал, а скрестил руки на груди и опустил голову, будто задумавшись.

Отпив еще глоток огненного глинтвейна, я внезапно ощутила себя смелой и отчаянной. Монжеро всегда честны. И зачем мне отступать от наших семейных правил?

– Я не сказала потому, - произнесла я дерзко, - что тогда тетя пошла бы со мной. Она не отпустила бы меня одну. А я хотела пойти именно одна.

Палач медленно поднял голову, посмотрев на меня.

– Я хотела увидеть вас, - сказала я просто. Потому что все и в самом деле было очень просто. – Хотела увидеть, поговорить.

– Вот - увидели, поговорили, - он поднялся из-за стола и подошел к окну, хотя в стекло ничего не возможно было разглядеть – оно до самого верха было покрыто морозными узорами.

Мне показалось, он взволнован. Но понять это наверняка мешала маска – ах, зачем эта маска?! Неужели, он всегда в ней?

– Почему вы не снимаете маску, мастер Рейнар? – спросила я.

– А что об это говорят в Сартене?

– Говорят, что у вас звериное лицо.

– Так и есть, - ответил он быстро. Слишком быстро.

– Я этому не верю, - ответила я, презрительно взмахнув рукой и чуть не сбив кружку. – Я вижу человеческий подбородок, у вас красивый овал лица, и губы…

– Что с моими губами?
– он резко обернулся, взглянув мне прямо в глаза.

Теперь огненная река бушевала не только в моей душе – она охватила мое сердце, она заполнила все вокруг. Я видела, как блестят под маской темные глаза – блестят жадно, опасно, но этот блеск не пугал меня. И даже если бы палач подошел ко мне и схватил за локти, как это сделал Элайдж Сморрет, я не возмутилась бы, не испугалась, и не стала вырываться…

– Так что с моими губами? – повторил палач.

Я мотнула головой, прогоняя огненный туман, но он не исчез, а лишь заклубился еще сильнее, подстегивая меня, подталкивая на необдуманные слова и поступки.