Жениться да смириться

Хохотавший Арнасэль сбивал меня с толку. Арнаэль взял его на руки, и малыш сразу затих. Родную кровь не переубедишь.

Затянутая в черное, Галанэль вызывала жалость. Но я знала, что она не одобрит такого отношения к себе.

В большой гостиной горели свечи. Рассаживаясь по кругу, кто на стульях, кто на софе, кто на мини-версии кровати, мы ожидали, чего угодно. Прямоугольный дубовый стол ломился от яств. Однако к еде никто не притронулся. Все с тяжелым сердцем ждали. Чего-то. Пришедший на семейное собрание Мерлин выбрал себе место у окна. Его, расшитая звездами, мантия колебалась от ветра, что залетал в распахнутые створки.

— Поиски Тараниэля не увенчались успехом, — наконец, взяла слово Галанэль. — В отсутствие главы рода, к сожалению, мы вынуждены выбрать другого.

— Это не по правилам! — возразил Тристанаэль. — Ваш единственный ребенок погиб, здесь сидят бастарды.

— Стоит отступить от правил, — проговорила Галанэль. — Вы все — мои дети. И я люблю вас кем бы вы ни были для других.

— Может, он вернется? — с надеждой спросил Итанаэль.

— Не вернется, — ответил до этого молчавший Мерлин. — Тараниэль отдал свою жизнь Лесу.

Эльфы дружно начали спорить. Галанэль закрыла уши руками. Да я и тоже. Не только себе, но и Арнасэлю. Настолько крепких ругательств даже мои нежные ушки не знают. Увидев, что скоро дойдет до драки, Мерлин магией развел зачинщиков по разным углам. Со стороны это смотрится забавно.

Нахмурившийся Тристанаэль подпирает левый угол, золотистый в сиянии свечей Итанаэль стоит в правом углу, величественный Арнаэль любуется ковром в третьем углу. Четвертый угол занимает Мерлин, причем лицом к собравшимся.

— Спасибо, чародей, — проговорила Галанэль. — Итак, должности главы рода достоин Арнаэль.

— Что?! — изумилась я. — Почему именно он?

— Тараниэль научил ему многому. Не волнуйся, Ивет, он справится, — ответила эльфийка.

Я сокрушенно помотала головой. У главы рода много обязанностей. В том числе, он должен отчитываться перед Банком идей, будучи наместником в Лесном королевстве. И много-много чего ещё!

Арнаэль обернулся. Он шокировано смотрел на приемную мать. Драчуны заняли свои места. Галанэль имела право назначить нового главу рода. Галанэль имела право сложить с себя полномочия. Она всего лишь женщина, что потеряла мужа, выбравшего вместо семьи — Лес и жизнь в качестве дерева.

Сама не заметила, как подошла к будущей свекрови и обняла её. Галанэль расплакалась. А я продолжала гладить её по голове и успокаивать. В комнате воцарилось молчание. Никто не спорил.

За окном стеной лил дождь. Небо почернело. Лес походил на темного стража. Мелькнуло что-то белое и скрылось. Показалось. Через некоторое время опять появилось что-то белое.

Арнаэль укладывал малыша в колыбельку, что установили в моих покоях. Арнасэль, поевший и побегавший снова от меня по замку, засопел. Эльф укрыл его одеялом, погладил по голове и подошел ко мне.

— В лесу мелькнуло белое, — прошептала я.

— Любимая, тебе показалось, — проговорил жених. — Мы оба устали сегодня. Давай ложиться спать.

Теплая постель приняла меня в свои объятия. Даже во сне Арнаэль продолжал обнимать меня и гладить мой живот. А мне припомнилось одно стихотворение, что прочла недавно:

Резвые нимфы, кому родники священные милы,

Своды пещер, где струится вода, и тихие реки

Сладкую влагу несут, подносят щедрые чаши

С самым отрадным питьем для измученных долгою жаждой.

Ноги и грудь обнажив, лазурные носятся нимфы,

Взад и вперед по просторам озер, по заводям светлым,

То наполняют они кувшины плещущей влагой,

То выливают ее — и с громким рокотом мчится

Между камней оценённых ручей, и затем, многоводный,

Он рассекает поля молчаливым плавным теченьем.

Тут уж ведут по траве хоровод усталые нимфы

Между деревьев, что их осеняют изменчивой тенью,

Иль ветерки услаждают они согласным напевом,

Или резвятся в реке, под ее стеклянной струею

Руки одна за другой прихотливым вздымая движеньем,

След круговой впечатляя в песок стопою проворной.

Вынырнет вдруг одна и покажет гладкую руку,

Нежный ли бок промелькнет иль округлая мягкая голень;

Прыгнет в самую глубь другая — и вот под водою

Видны иль мрамор бедра, иль спины серебро, или груди,

Ради которых с небес бессмертные сходят украдкой.

Вновь выплывает она — и блещут золотом кудри,

Очи чернеют, уста на лице белоснежном алеют.

Тут уж, конечно, пастух, что в речных камышах затаился,

Сельский какой-нибудь бог из бесстыдного рода сатиров,

Чувствует, как огонь разгорается жгучий под сердцем;

Водит туда и сюда он глазами, протяжно вздыхает,

Голову меж камышей просунув и прячась от взглядов,

Жадно глядит; то в холод, то в жар сатира бросает,

Борются робость и дерзость в душе; обезумев от страсти,

В воду кидается он — и шумный всплеск раздается.

Тотчас нимф хоровод скрывается в тайных пещерах,

И достается ему лишь пустая радость касанья [2].

Морфей принял меня в свои объятия. Утром, как обычно, меня разбудил крик Арнасэля. Мой жених продолжал спать. А мне предстояло поменять пеленки малышу, покормить его, сказать, что мама рядом. Действия я проделывала с филигранной точностью. В принципе, ничего сложного.

— Ма-ма! — обрадовал меня Арнасэль. — Ма-ма!

— Милый, он заговорил! — кричала я, несясь с ребенком в свои покои. Но Арнаэля там не оказалось. Странно. Я проверила остальные комнаты в замке и нашла его. Не одного.