Женщина с мужчиной и снова с женщиной

— Я Бело-бородов, — заупрямился Илюха, — а не Черно-бородов.

— Но это же обнаженные портреты, — заметил я уклончиво. — К тому же не отказывай художнику в праве на самовыражение.

— Да какой он худо-жник! Разве что от слова «худо», — махнул рукой раздосадованный Илюха, а потом предложил: — Пойдем, Розик, посмотрим, как он тебя самовыражает.

И мы пошли посмотрели.

Меня Инфант видел в крапинку. То красное проскальзывало, то желтое, то синее, то тоже черное, порой фиолетовое — все достаточно яркое и густое. Это я про двери и окно — солнышко же везде, как ему и полагается, было желтеньким, а деревья и травка перед домиками — зелененькими.

— Видишь, — прикинул я на себя домик, — я противоречивый.

— Да ладно, противоречивый, ты подпись под картонкой видел? — указал мне Илюха.

Там действительно имелась подпись. «Лапуля, наносной» — было указано ровными буквами.

— Видишь, ты наносной, — сказала Жека.

— Это хорошо или плохо? — спросил я у товарищей. И зря спросил.

— Наносной — это всегда нехорошо, — ответил за них двоих Илюха. — Наносной означает искусственный, а еще ненатуральный. Что-то с приставкой «псевдо». — А Жека только кивала и кивала, поддакивая.

— Похоже, действительно нехорошо, — согласился я разочарованно и предложил тут же: — Пошли третий искать.

Третий мы искали совсем недолго. На нем дымок вился — точь-в-точь поросячий хвостик. А дверь и окно вообще ничем не были закрашены, просто оставлены ненатурально белыми. Даже на деревья и на траву зеленой краски сильно пожалели. Надпись внизу гласила просто, без обиняков: «Ж. с хвостиком».

— Зря ты все же ему о хвостике рассказал, — в очередной раз выразила мне одну и ту же претензию Жека.

— При чем тут хвостик? — не согласился я. — Ты посмотри лучше, какая ты здесь блеклая. Незаметная совсем. Если б не надпись, я и внимания не обратил.

Жека замолкла, уязвленная. Да и кто из женщин не был бы уязвлен? А Жека, кстати, была женщиной в полном объеме этого слова.

— Как они на такое столько народу нагнали? — задал вопрос Илюха. Именно тот вопрос, который уже давно донимал не только его одного. — Ты б поинтересовался, проинтервьюировал народ, старикашка. Всех, конечно, не надо, ты выборочно.

Мысль, кстати, была неплохая, потому что те, кого сильно хотелось проинтервьюировать, кишели вокруг нас в изобилии. В конце концов я отобрал именно ту, которая больше всего подходила для моих инстинктивно возникающих вопросов.

Она была в подчеркнуто черном, с глубоко оголенной спиной, в стильных туфлях на высоких каблуках. И вообще, в ней, наряду со светской неприступностью, читалось что-то космическое, что-то от ночных звезд, от далеких потусторонних галактик. А глубоко обнаженная спина бледной своей, молочной кожей заставляла подумать о Млечном Пути.

— Как вам искусство? — вежливо поинтересовался я.

Она оглядела меня: сначала зафиксировала отсутствие пиджака, потом — присутствие джинсов. И то и другое отчетливо выделяло меня из публики. А выделяться из публики — всегда хорошо.

— Да, — вымолвила она, — высоко! Особенно Манины портреты. Как выразительно! Как он все же ее любит! Да и сама идея обнаженного портрета до чего же хороша, особенно эта аллегория с домиками. Ведь мы на самом деле, если разобраться, и есть строения — комнаты, подвалы, хранилища, каждый по-своему, конечно. Но как тонко Маневич нас выражает, как глубоко, какая находка! Говорят, у него недавно прошла большая выставка в Париже в Центре Помпиду. С огромным успехом, «Ле Фигаро» даже писала. — И она грациозно повела спиной, как будто сгоняя мурашки с кожи. Но никаких мурашек у нее там не было — в спину я всматривался внимательно.

— Да, да, — подтвердил я, — конечно, «Ля Помпиду», «Ле Фигаро», «Лю Маневич». А вы, кстати, хорошо Маню знаете? — поинтересовался еще раз я.

Потому как прежде, до Мани, связь Инфанта с внешним миром осуществляли в основном мы с Илюхой. А теперь, раз Маня нас подменила — значит, все приглашенные были доставлены исключительно по ее каналам. Ну, кроме нас троих.

— Нет, не очень хорошо, хотя хотелось бы. С главным редактором журнала «Деловая Тусовка» кому не хотелось бы сблизиться?

— Глянцевого журнала? — уточнил я. — Гламурного? Пафосного? Помпезного?

— Полностью глянцевого и гламурного, — подтвердила спиноголая женщина.

— Понятно, — понял я все сразу и посмотрел понимающе на Илюху с Жекой, которые к тому времени тоже подтянулись поближе.

— А папа у нее, — стала с ходу раскрывать все Манины тайны моя новая млечная знакомая, — главный продюсер группы «Накручивающиеся». Ну, знаете, есть такое женское трио.

Конечно, я знал и поэтому еще раз посмотрел на Жеку с Илюхой.

— А, так это у них семейное, — выразил вслух Илюха. — Рабочая династия, значит, получается. Папаня, дочка, да еще и девчонок с гитарами приучили. Все накручиваются, короче.

— А вы к кому имеете отношение? — в свою очередь поинтересовалась женщина. — Вы из прессы? Я смотрю, вы одеты не совсем по регламенту.

— Да нет, — ответил я честно, что со мной не так уж часто и случается. Особенно когда с женщинами. — Мы со стороны жениха. В смысле, мы творческие подельники автора.

— Вы работаете с самим Маневичем! — Мне показалось, что вот сейчас у нее действительно появятся мурашки — так она повела спиной. — Правда, вы не шутите?

— Да нет, — пожал я плечами, — мы люди серьезные, мы глупостями не занимаемся. Да вот, сами посмотрите, вон тот домик с черными дверями, это обнаженный портрет нашего товарища. — Тут я представил космической женщине БелоБородова. — Сам я пятнистый, в крапинку, вон там вишу.

— А где девушка, простите, не знаю вашего имени? — поинтересовалась женщина.

Но тут Жека дернула меня за рукав, и я понял ее: кому охота, чтобы про такую приватную деталь, как хвостик, узнали в редакции «Деловая Тусовка»? Или в группе «Накручивающиеся»?

— А девушка как раз из прессы, — успокоил я собеседницу.

— Так вы работаете с великим Маневичем? — приблизилась ко мне вплотную она. — А можете меня с ним познакомить? Я вам так буду признательна.

Я хотел спросить «как?», но не стал. Я и так, на расстоянии, уже начинал чувствовать ее признательность.

— Запросто, — пообещал я.

— Ой, — не поверила она и заулыбалась открыто. И сразу вся ее космическая светская отчужденность распалась на куски, и через нее проступил приятный, признательный человек. Такой, который, если вглядеться, в каждом из нас где-то обязательно находится. Вот и в ней нашелся.