Женщина с мужчиной и снова с женщиной

— В смысле, дуры? — попытался уточнить Инфант.

— Не только. Дураков тоже немерено.

— Знаешь, Б.Б., — вставил я в основном ради поддержания разговора. — Многие с тобой не согласятся. Скажут, что идеологии бывают и позитивные.

— Не-а, не бывают, — продолжал настаивать Илюха. — Любая идеология — полнейшая дура. Потому что требует от своих поклонников полного в ней растворения. И вот если такой идеологопоклонник проникается ею, то пиши пропало. Отсекли человека вместе с логикой и здравым смыслом, потому что и смысл, и логика теперь идеологией подменены. И говорить с таким человеком, убеждать, доказывать, аргументы приводить — уже не имеет никакого смысла. Он не видит тебя, не слышит, потому что не хочет ни слышать, ни видеть. Потому что ослеп и полностью оглох. А разговаривает он теперь только с идеологией, которая и нашептывает ему свое по своим внутренним каналам. И не может он ей перечить, раз поддался однажды.

— Ну ладно, — упорствовал я. — А как же в школе, когда мы про прогрессивные идеологии изучали?

— Обманывали тебя в школе, старикашка. Прогресс и идеология — вещи несовместные, как гений и злодейство. Так как ублюдочность и тупость, заложенная в любой идеологии, распространяется на всех — на левых, правых, зеленых, голубых, либералов, театралов, мадригалов. Я теперь вообще, когда вижу человека, подпорченного идеологией, любой, независимо от цвета, — я в сторону отхожу. Ну его! Все равно он нормального языка не понимает, только свой птичий идеологический диалект. Ведь еще древние евреи в первой своей заповеди прописали: «Не сотвори идола себе». А раз в первой — значит, в самой главной. К тому же между «идолопоклонничеством» и «идеологопоклонничеством» вообще никакой разницы нету.

Заслышав про заповеди, мы тут же снова пригубили красного вина. Потому что красное вино, если следовать тем же древним евреям, очень богоугодное дело.

— Да вот, посмотри хотя бы на этих, — обвел Илюха взглядом зал. — Ведь вроде бы нормальные все с виду девчонки. Но можно ли с ними найти общий язык? Я имею в виду даже не лингвистический и не тот, который во рту, а просто человеческий. Можно ли дотянуться до них, пробить коросту идеологической отчужденности? Вряд ли! Да посмотри хотя бы, что они с Жекой нашей сотворили.

— Это да, — согласился я, вздохнув про Жеку. — Ну и что теперь делать, за кем идти на баррикады, если ни одна идеология не авторитет больше? Чему верить?

— Лишь одному здравому смыслу, — задумчиво произнес Илюха и еще раз повторил: — Только он один остался, да еще подруга его, логика.

И я снова вздохнул, соглашаясь, и Инфант вздохнул, вторя мне. И даже девушка, с которой нас уже начало связывать недолгое прошлое, тоже вздохнула.

— Если глобально, — между тем наяривала в микрофон ораторша Евгения на сцене. Та самая, которая была раньше нашей Жекой. — Если глобально, то я могу привести множество примеров мужского убожества, но все они меркнут перед одним, самым показательным. Я на собственном опыте убедилась в мерзости и пустоте мужской сути, безжалостно затягивающей в свое прогнившее бессмысленное болото всех вокруг. Настолько безжалостно, что даже меня на время засосало.

Тут мы снова вздохнули, и снова все вместе. Все, кроме девушки.

— Сейчас, похоже, про нас начнется, — предположил я.

— Может, пойдем, — поджался Инфант, ожидая плохого.

— Нет уж, послушаем, — проявил принципиальность Илюха, который тоже ожидал плохого, но оно его, видимо, не пугало.

— В общем, длительное время я поддерживала знакомство с тремя особями. И как мне ни противно сейчас вспоминать, знакома была достаточно близко, — призналась ораторша, которая до боли была похожа на нашу Жеку. Но только внешне.

— Это вы, что ли, особи? — покосилась на нас девушка в мужской ковбойке и прыснула вслух.

— Мы, а кто же еще, — кивнул я.

— Ну вы все же прикольные, куда ни приду, везде про вас говорят. Я даже ей, вашей бывшей подруге, завидовать стала.

И она, эта близкостоящая от нас девушка в высоких солдатских ботинках, окинула всех нас завистливым взглядом. Всех по очереди, одного за другим.

— И я была свидетельницей, — продолжало нестись из микрофона, — всех их низменных стремлений, мелких желаний и примитивных интересов. Потому что абсолютно все их стремления, желания, интересы упираются лишь в одно — в нас, в женщин.

— Это правда, — согласился Илюха.

— И не обидно для нас совсем, — согласился я.

— Пока не обидно, — согласился Инфант.

— В то, чтобы нас увлечь, нас заговорить, запудрить нам мозги, навешать лапши на уши. И все ради одного — чтобы пользоваться нами и манипулировать.

— Нет, — теперь уже не согласились мы, — манипулировать мы не хотели, зачем нам манипулировать? И слово «пользоваться» нам тоже не нравится, какое-то уж больно коммерческое оно. А мы совсем не коммерческие, мы скорее гуманитарные.

— И какие только средства не шли в дело, — не услышала нас ораторша, потому что не могла услышать. — И фальсификация, и жульничество, и обман, и даже примитивное мошенничество.

— Не шейте нам дела, начальник, — промолвили мы. — Статьи «мошенническое соблазнение женщин» нет ни в Уголовном, ни в Гражданском, ни в Процессуальном кодексе. Пока еще нет!

— Им ничего не стоит выдать себя за другого человека, с ходу выдумать то, чего никогда не было, разыграть любой спектакль, сжульничать, смухлевать, перевоплотиться. Надо признать, сценки свои они разыгрывают как по нотам, с годами они достигли мастерства — роли меняются как перчатки, слова подбираются, темы рождаются. Порой даже свежо бывает, порой неожиданно, порой по-новаторски…

Здесь мы поклонились аудитории, хотя и не ожидали рукоплесканий.

— …Но талантливые мошенники, они — мошенники втройне. А мы, как дуры, клюем на их расставленную для нас наживку. И ради чего они измываются и надсмехаются над нами? Да ни ради чего! У них нет цели, нет смысла, нет планов на будущее…

— Вот здесь мы обязаны возразить, — не до конца согласились мы. — Хотя смысла действительно нет, а будущее часто размыто, цель все же существует. Вполне понятная и определенная. Ее можно не разделять, не уважать даже, но не признавать ее тоже нельзя.

— Ну а если отбросить все наносное, содрать шелуху, оставить суть, что останется перед нами? Ничего! Пигмей на пигмее и пигмеем погоняет.

— Где-то я уже слышал это слово, — задумался про себя Инфант. — Но в первый раз, чтобы сразу три и в одном предложении.

— Что у них за душой? Ничего! Какие их интересы? Никаких! Для чего живут? Не знают! Они и нас всех пытаются под себя подстроить, сделать из нас себе подобных.

— А вот это совсем неправда, ничего такого мы не пытались. Зачем нам «себе подобные»? Нам, наоборот, «от нас отличные» нужны. Чем больше от нас отличных, особенно пропорциями и общим построением тела, тем нам лучше.

— Да и если взять каждого из них в отдельности, то выяснится, что ничего они ровным счетом из себя не представляют. Один из них… Так по нему вообще паноптикум навзрыд плачет — полный мудила, экспонат кунсткамеры, двух слов разумных связать не может.

— А я думал, мы были друзьями, — узнал себя в описании Инфант.

— Другой, тот, которого я по глупости своей знала лучше остальных, может, конечно, заморочить голову на время, так как он у них по разработке всех их планов специализируется. Он так называемый «мастер нестандартной ситуации». Но что следует вслед за первыми номерами, как долго он может поддерживать класс? Да не может! Не хватает его надолго. Пыль пустить — это да, это его амплуа. Но быстро выдыхается, и что в результате? Запаса хватает на совсем чуть-чуть, он скоро сбивается на повторы, штампы, трюизмы, банальности. Пропадает свежесть и новизна. А в результате у женщины одно сплошное неудовлетворение и разочарование.