Женщина с той стороны

— Не стоит рисковать. Я и так забылся. Если ты родишь от меня ребёнка, жизни ему никто не даст. А травить плод…не хотелось бы брать грех на душу. Через три дня выходим.

Жёсткая постель без Назара казалась совсем холодной. Он, верный своему слову, снова спал на полу. Ночью я проснулась от холода. Скоро зима. Даже здесь, несмотря на очаг, было очень зябко. Я посмотрела, огонь почти погас. Встала и, подойдя к нему, подбросила дров. Затем села на старую затертую шкуру, брошенную на пол перед ним, и смотрела, как огненные язычки лениво лижут дерево. Пламя чуть потрескивало, я вытянула к нему замерзшие руки. Не отогреться так, моё тело познало другой огонь, и этой жалкой замены не приемлет. За спиной раздался шорох, Назар сел рядом.

— Не спится, — пожала я плечами в ответ на его взгляд. — Думаю про судьбу. Может, и правда она есть? Что-то же вырвало меня из моей жизни и забросило сюда.

Назар промолчал, подбросил в огонь полено. Оно медленно занялось огнём, дым лениво полз наверх. От двери сквозило, на полу это чувствовалось особенно сильно. Но никакие силы сейчас не сдвинули бы меня с места, ведь рядом был он. И пусть он молчал, даже молчание в этот предрассветный час казалось исполненным особого смысла.

— Холодно, — пожаловалась я. Прислонилась к его плечу, прикосновение обожгло даже через грубую ткань рубашки. Повернула голову, глаза Назара казались совсем чёрными, но в их глубине плясали отблески огня.

— Что такое судьба? Течение жизни, слепо тащащее вперёд? Позволяя биться о берега, захлебываясь и крича? Или путь, который ты выбираешь сам? Да не все ли равно? В любом случае я не встречал ни одного человека, который был доволен жизнью, пусть то последний бродяга на тракте или сам император.

Вновь воцарилась тишина, прерываемая лишь воем ветра, стуком капель и потрескиванием дров в огне. Тишина казалась мягкой, уютной, несмотря на холод и одолевавшие меня тяжелые мысли. По полену с треском пробежала трещина, огонь вспыхнул особенно ярко. В его свете я увидела руку Назара, она лежала так близко от моей. Какие у него красивые, сильные руки, с аристократическими тонкими пальцами, и одновременно такие загорелые, чуть шершавые от регулярного физического труда. Я смотрела на руку, как зачарованная. А она тихонько двинулась к моей, чуть помедлила и коснулась пальцев. Ладони прильнули друг к другу, пальцы переплелись.

— А может то, что происходит с нами сейчас, это тоже судьба? И противиться себе и ей это глупо и смешно?

Его голос звучал негромко и пробирался до мурашек. А глаза с искорками пламени были уже напротив моих, я тонула в них и тянулась к его губам, как утопающий к спасательному кругу. И правда, зачем противиться? Для себя я уже все давно решила.

Ночь была утомительно сладкой. Каждая клетка моего тела ныла, но, будь моя воля, я бы растянула эту ночь навечно. Проснулась я, когда первые утренние лучи, серые от пелены туч, только пробивались в наше единственное мутное оконце. Ничего не было видно, лишь краснели угли в очаге. Разбудил меня шум, уже пахло едой. Когда глаза привыкли к сумраку, я увидела ворох вещей на столе, на полу стояли походные сумки. Говорил через три дня, а, видимо, уже пора. Стало нестерпимо горько, но может и правда не судьба… Я так часто о ней думала в последние дни, что, пожалуй, готова смиренно принять любой её удар. Раскрылась дверь, впуская холодный воздух и солнечный свет.

— Ты так крепко спала, было жалко будить. Одевайся, вещи уже собраны, пора выходить.

— Так рано? Я думала, у нас ещё есть время.

— На рассвете я поднялся на скалу. Впереди, думаю, в полутора или двух днях от нас стоит караван. Дымом свежим тянуло, а костры здесь жечь некому. И для торговцев ещё очень рано, думаю, по твою душу. Будем уходить.

Я подбросила дров в чуть тлеющие угли, умылась ледяной водой. Поела каши и копченого мяса, которое Назар готовил впрок, в дорогу. Заплела смешную, короткую косичку, чтобы волосы не лезли в лицо, и задумалась, что же надеть мне в такую то погоду. Мой гардероб не отличался разнообразием.

— Держи, — бросил мне Назар свёрток. — Шкуры не выделаны должным образом, времени было мало, жестковаты. Но за неимением лучшего сгодится.

— Что это? — удивилась я.

— Одежда. Шкурка горной выдры в этот сезон практически водонепроницаема. А их дальше, в нашем озере, видимо-невидимо. Самое то в такую погоду.

— Спасибо, — растерянно отозвалась я и ушла за ширму, одеваться.

Надевала поверх своей рубашки и штанов. Штаны вроде комбинезона, только без рукавов. Несмотря на то, что Назар жаловался на жесткость шкур, мне казалось, они льнут к моему телу. А сверху куртка с капюшоном, застегивается на крупные деревянные пуговицы. Господи, как замечательно! Да честное слово, все модницы моего мира зубами бы рвали соперниц за такие меха. И сидит как ладно, по фигуре, а ведь без примерок кроил и шил. Моё сердце преисполнилось такой благодарности, что, не выдержав, я взвизгнула и бросилась Назару на шею, осыпая поцелуями его лицо. Досталось и глазам, и носу, и прячущимся в бороде губам. Мой герой явственно смущался, и это веселило меня ещё больше.

— Спасибо! Это так невероятно, я теперь никогда снимать их не буду, вот никогда-никогда, честное слово!

— Я посмотрю на тебя летом, — отстранил меня Назар. — Проверь свои вещи, все ли я взял. Загаси огонь. Вообще, пусть в хижине останется порядок, возможно, не раз придётся вернуться. Я к озеру, скоро идём.

Я торопливо закончила сборы, вымыла посуду, застелила постель. Затем поверила, все ли стоит на своих местах, немногочисленные пожитки в сумке перебрала. Залила огонь водой и села ждать. В меховой куртке уже становилось жарко, но снимать её не хотелось, лишь расстегнула.

Назар вернулся без бороды, а за последние дни я успела к ней привыкнуть.

— В пути возможности не будет, совсем обрасту, — ответил он на мой взгляд. — А наш народ, в отличие от северян, бороды не жалует.

Оделся, закинул сумку, даже рюкзак, за плечи и вышел. Я задержалась, покинула взглядом заброшенную в горах избушку, в которой была так счастлива, и горько вздохнула. Все хорошее рано или поздно заканчивается, вздохнула я. Впрочем, и плохое тоже, тут же одернула себя, чтобы не расклеиться совсем. Вышла. Назар подпер дверь деревянным чурбаком, свистнул Умника. Тот камнем упал откуда-то сверху. И мы пошли. Я старалась не оборачиваться назад, но безуспешно. Однако сама хижина была так неприметна, так ловко спрятана, что через какую-то сотню метров уже потерялась из виду.

Дорога до зимовья с раненым Назаром отняла у меня почти неделю. Сейчас мы оба на ногах, большая часть пути вела вниз. Лишь порой приходилось карабкаться, срезая путь через неглубокие расселины, и прыгать с камня на камень, пересекая наш разлившийся от дождей ручей. Ветер толкал в спину, серые тучи милостиво не торопились с дождём, и шли мы споро. К вечеру мы вышли на дорогу, которая за пару недель заброшенности потеряла последние остатки цивилизованности. Извилистая тропа еле угадывалась между скальными массивами. Я спрыгнула с камня на тропу и остановилась. Назар тоже стоял я глубокой задумчивости.

— Там, — показал он на север, — тебя ждёт император Валлиар. В противоположной стороне пустынники. Ну, а если долго идти по горам, прячась от собственной тени, а тем более от чужих солдат, идти на запад, но забирать при этом на юг, там на самом берегу моря, в местечке под названием серые камни мой дом. Куда ты пойдёшь?

У меня перехватило дыхание, а где-то в горле заклокотали едва сдерживаемые слёзы. Я подошла к нему, встала рядом, взяла за руку.

— С тобой, — едва слышно ответила я. — Я пойду с тобой. Хоть на край света.

Он чуть сжал мои пальцы в ответ, и мы пошли. Не на юг и не на север. Мы сошли с пусть и чуть видимой, но натоптанной тропы, и пошли на запад.

Чем дальше мы заходили, тем сложнее было идти. Порой приходилось долго карабкаться ввысь, хватаясь руками за пучки травы, что пробивалась в трещинах камня, и ища ногами опору. Затем следовал долгий и утомительный спуск. Я смертельно устала и боялась думать о том, что ждёт нас впереди, ведь Назар и так выбирал для нас самый лёгкий путь, а чем дальше мы отходили от тропы, вьющейся меж горных пиков, тем сложнее становились преграды.