Жестокая конфузия царя Петра

«Будь я сейчас в Варнице, мне и в голову не могли бы прийти подобные мысли, — внутренне усмехнулся граф. — На расстоянии трезвеешь, дороги и мили ослабляют узы, начинаешь критически оценивать положение, в котором оказался, и роль тех, которые ввергли тебя в него».

Первым делом он отправился к маркизу Дезальеру — вот кто не ведал сомнений и мог укрепить его. В нём была та безапелляционность суждений, которая так необходима людям колеблющимся.

Экспансивный, как все французы, маркиз встретил его бурными восклицаниями.

— Какой сюрприз! Какая радостная неожиданность! Граф, вы просто осчастливили меня своим появлением. У меня к вам так много вопросов. И первый, разумеется: как поживает его королевское величество? Этот шведский Александр Македонский?

— Его королевское величество прозябает в своей глуши, — отвечал Понятовский в унисон своим недавним мыслям. — Равно как и все мы в его окружении. У него отобрали решительно всё, оставив только былую славу. А это слишком мало для короля.

— Эта славя приносит всё-таки немалые дивиденды, — отозвался маркиз. — Мой повелитель, король Солнце, считает, что настоящая слава Карла шведского ещё впереди. Он ещё так молод!

— Полтава всё разрушила. И дворец его величия придётся отстраивать заново, как это ни прискорбно, — отозвался Понятовский, подумав, что выразился слишком витиевато. — Скажите мне, дорогой маркиз, только откровенно: что думает ваш повелитель о поединке русского царя и турецкого султана?

— Можете не сомневаться в моей совершенной откровенности, граф, ведь вы же мой единомышленник. Так вот, после Полтавы и столь великого усиления царя Петра, равно и умаления короля шведов, мой повелитель желает победы туркам. Русский царь должен умерить свой аппетит. Он чересчур распростёрся, расшагался и, похоже, не желает остановиться. Но вместе с тем мой король не желает, — и маркиз назидательно поднял палец, — отнюдь не желает, чтобы его суждения на сей счёт были бы преданы гласности. Его личные суждения тем не менее принадлежат большой политике. Вы меня поняли, граф?

— Я не злоупотреблю вашим доверием, — успокоил его Понятовский.

— Равновесие в Европе не может быть разрушено. Однако царь Пётр покусился на него. Он захватил у шведов слишком много. Он умалил и Польщу, что совершенно нельзя терпеть. Так что султану отводится роль некой плётки, с помощью которой Европа должна его проучить. Франция в известной мере направляет движения этой плётки. — И Дезальер улыбнулся. — Но наш разговор, как вы понимаете, строго конфиденциален, и то, что я вам сейчас сказал, должно остаться между нами, — повторил Дезальер. — Как видите, моя доверительность совершенно полна.

— Равно как и моя, дорогой маркиз. Я благодарен вам за всё, за ваше расположение и за откровенность.

Понятовский возвращался в свою резиденцию, продолжая размышлять о том, что доверил ему маркиз. Такой ли это секрет, если об этом говорят чуть ли не на всех перекрёстках?..

Он ехал шагом вдоль сравнительно широкой улицы, застроенной домами европейского облика. Функ дал ему покладистого коня, который, казалось, понимал все желания своего всадника: ни поводья, ни шпоры ему не требовались.

«Франция полагает, что ей суждено спрятать концы в воду, — думал он, покачиваясь в седле. — Но это величайшее заблуждение. Большая политика всегда наружу, утаены лишь малые её движения. Король Карл прямодушен, как все полководцы, привыкшие силой достигать своих целей. И всё-таки он тоже дитя большой политики, как все владыки мира сего...»

Ослепительно сверкала водная гладь. Свечами горели минареты — мириады солнечных бликов отражались в изразцах. Был час молитвы, и гортанный призыв муэдзинов — азан — доносился со всех сторон:

— Ла иллаха илл Аллах! — Нет бога кроме Аллаха!

Сказочный город! Он оставался сказочным, несмотря на зловонные кучи мусора, на стаи голодных собак, рыскавшие повсюду, на узкие улочки, где с трудом могли разъехаться два всадника. Поистине сказочный город...

Куда он ехал? Заворожённый открывшейся панорамой, жемчужным сиянием Босфора, в плену своих мыслей, он на какое-то время забыл о цели своей поездки. Между тем от неё зависел успех или неудача его миссии.

Да, он направлялся к Мехмеду Челеби, каймакаму, то есть заместителю великого визиря, садразама, находившегося при армии. Каймакам оставался сейчас главным правителем в империи, сносившимся непосредственно с султаном. Султан призывал его для доклада о состоянии дел в империи и важных распоряжений.

Понятовский и Мехмед испытывали, взаимную симпатию с тех пор, как им вместе довелось совершить путешествие ко двору крымского хана Девлет-Гирея, а затем в Бендеры и Варницу — ко двору Карла, впрочем, двору, надо признаться, призрачному: мало кто из европейских монархов был окружён столь непрезентабельным двором.

Каймакам, как сказал ему всезнающий маркиз, пребывал в своей сахильхане — вилле на берегу моря. Отчего это? Разве не призывают его ежедневно государственные дела? Призывают. Ежедневно он должен бывать в министерской резиденции, а через день — в Эски-сарае, султанском дворце. У него своя свита и свои каики с гребцами.

Сахильхане каймакама находилась на противоположном берегу Босфора. Следуя наставлениям маркиза, Понятовский спустился в Галату, где можно было нанять лодочника и оставить коня.

Галата была знакома по прошлым поездкам. Здесь приставали корабли, здесь были верфи, мастерские, Арсенал и Литейный двор — словом, смесь портового, торгового и воинского районов.

Граф уже сносно знал турецкий, знаний его было более чем достаточно для того, чтобы объясниться с лодочником — одним из двух десятков, облепивших его с предложением услуг.

Он выбрал пожилого, степенного каикчи, показавшегося ему основательней других.

— О, Усюодар! — воскликнул каикчи. — Кто тебе нужен, эфенди?

Понятовский назвал каймакама.

— О! — ещё раз воскликнул каикчи. — Мехмед Челеби! Важный человек, почтенный человек!

Коня отвели в стойло, наносили торбу сена — здесь всё было предусмотрено и ничего никогда не пропадало.

Усюодар был устроен для отдохновения турецких вельмож. Здесь для них воздвигли конаки и виллы. И здесь же приставали караваны из Персии и Армении: в отдалении высились караван-сараи и ханы, служившие гостиницами и одновременно складами.

Каикчи грёб не торопясь. Встречная волна с шумом билась о борта, стараясь отбросить назад лёгкий каик.

— Ты бы поторопился, почтеннейший.

— Аллах не любит торопливых, — отозвался лодочник. — Под торопливым издох верблюд. К тому же течение нам не благоприятствует.

С этими словами он налёг на вёсла и поднял парус. Каик тотчас ускорил бег. И всё-таки на поездку ушло больше часа.

— Идём, я провожу тебя, кяфир. Поклонись ему от меня, Зухраба, — он знает нас всех. Мудрый человек, справедливый человек, большой человек, однако же не гнушается простыми людьми.