Жестокая конфузия царя Петра

Вилла каймакама утопала в зелени. Ровные дорожки были присыпаны жёлтым песком. Хозяин, судя по всему, был большим любителем цветов: куртины роз опоясали дом, огромная цветочная клумба благоухала всеми запахами эдема.

Он едва Не наткнулся на просто одетого человека, скорчившегося в три погибели, — он щёлкал садовыми ножницами, обрезая низкорослое деревце.

Решив, что это садовник, он окликнул его:

— У себя ли почтеннейший ходжа Челеби? — Ходжа — учитель, так почтительно обращались к каймакаму его же собственные чиновники.

Человек поднял голову и выпрямился. Лицо его выразило неподдельное удивление.

— Ты ли это, друг мой? Какой джинн перенёс тебя сюда?

Понятовский рассмеялся:

— Это был, несомненно, добрый джинн под парусами. Вообще-то, дорогой мой ходжа, я бы хотел иметь в услужении хоть ифрита.

— Ифрит страховиден и к тому же неверен. У него громовый голос, и он слуга нечистого, Иблиса. Я рад тебя видеть в добром здравии. Идём в дом и насладимся беседой за кофе и шербетом.

Каймакам свободно говорил по-французски. Правда, произношение его основательно хромало, но Понятовский легко с этим мирился.

— Итак, ты здесь, и привело тебя сюда поручение короля шведов, не так ли?

— Для такого предположения не надо быть чересчур прозорливым, дорогой ходжа.

— И ты конечно же надеешься предстать пред очи амир аль-муслимима — повелителя мусульман, да пребудет над ним благословение Аллаха.

— Да, мой высокий друг, чьим благоволением я горжусь.

— Тысячу раз прости меня за то, что вынужден причинить тебе огорчение, а не радость, которой ты достоин, но наш повелитель отбыл к армии, дабы вдохнуть в неё высокий дух воинов ислама.

«О, чёрт! — мысленно выругался граф. — Ну почему никто — ни Функ с Нейгебауэром, ни маркиз Дезальер ни словом не обмолвились об этом! Увы, теперь ход событий уже нельзя будет изменить: визирь станет действовать по плану, доложенному султану и одобренному им. И план короля Карла, на который он возлагал столь много надежд, так и останется на бумаге».

— Вижу, ты очень огорчён, — голос хозяина звучал примиряюще. Он хлопнул в ладоши — тотчас явился слуга, словно бы ждал этого хлопка. — Скажу тебе одно: твоё огорчение напрасно, ибо мой повелитель ничем бы тебе не помог. Сейчас я объясню. — И он сказал слуге по-турецки: — Принеси нам кофе и шербет. — И после того как слуга безмолвно удалился, продолжил: — Я знаю, о чём ты хотел просить повелителя правоверных...

— Как ты можешь знать об этом? — несказанно удивился граф.

— Я ходжа, ты знаешь, а учителю положено знать, что думают и собираются сказать его ученики.

— И всё-таки откуда тебе известно желание короля шведов?

— О, его нетрудно разгадать, зная, в каком положении находится твой король. Хочешь, я скажу тебе?

— Я просто сгораю от нетерпения!

— Король Карл желает стать во главе войска или, в крайнем случае, стать главным советником садразама и направлять войну по своему разумению. Разве не так?

Понятовский молча наклонил голову. В самом деле: не нужно было быть семи пядей во лбу для того, чтобы разгадать заветное желание короля шведов, мечтавшего взять реванш за Полтаву.

— Как ни велико благоволение амир аль-муслимима к королю, он ни за что не согласится на это, — продолжал Челеби. — Такое унизительно для Высокой Порты, унизительно и для садразама, однако Карл этого не может понять. Он для такого понимания слишком высокомерен. Твой король мог бы представить свой план кампании на бумаге, и, сколько мне известно, он в своё время пытался это сделать. Но тогда ещё не было войны, и эти его фантазии были оставлены без внимания.

Граф вздохнул. Вздох этот был тяжёл и выражал всю глубину его разочарования. Да и что он мог сказать? Что и великого полководца, случаемся, постигает поражение. Что тем не менее король шведов находится в самой высокой поре своего полководческого таланта и нужен случай, чтобы он явил себя в прежнем блеске.

Слова, слова... Мудрому каймакаму, проницающему движения человеческой души, они ни к чему. Быть может, он, Понятовский, стал бы произносить их перед министрами султана, даже перед самим султаном. Но здесь они стали бы пустой шелухой.

— И ещё скажу тебе, — неторопливо продолжал Мехмед Челеби, пропуская меж пальцев серебристую бороду и отхлёбывая маленькими глотками дымящийся кофе, — что мой повелитель не хочет этой войны. Он поддался уговорам хана Девлет-Гирея и твоего короля, но эта война претит ему. Он ничего не приобретёт и ничего не достигнет, а потерять может многое. Он хотел бы жить спокойно, как все владыки, наслаждаться своей властью и своим гаремом. Он не хочет рисковать. И если бы вдруг появился посредник между ним и царём, предложивший мир на приемлемой основе, он охотно согласился бы его принять.

— Что же мне делать, друг? По-твоему, мне не надо добиваться аудиенции у твоего повелителя?

— К чему напрасно сотрясать воздух? Нуждаешься ли ты в любезных словах и призрачных обещаниях?

Понятовский молчал. Кофе был густ и ароматен — настоящий турецкий кофе, напиток, освежающий мысли и чувства. Мысли его трезвели с жестокой ясностью. Да, все его усилия напрасны, все они уже растаяли в константинопольском воздухе. Напрасно он проделал весь этот дальний путь, подвергался опасностям и издержкам. Напрасна его вера в счастливый жребий короля Карла, всё напрасно...

— Но могу тебя утешить, — прервал молчание хозяин, от которого не могло ускользнуть состояние графа. — Ты не зря проделал столь дальний путь.

«Он читает мои мысли, — суеверно подумал граф. — Это ведун, он наделён сверхъестественной силой проницания, этот седобородый турок...»

— Мудрость твоя непостижима для меня, о ходжа. Стоит мне о чём-то подумать, как ты тотчас откликаешься на мои мысли.

— Тут нет ничего сверхъестественного, — спокойно отвечал Челеби. — Я понял, что ты счёл миссию напрасной, и прочитал на твоём лице огорчение: мысли и чувства отражаются на лице даже самого невозмутимого человека. Их всегда можно прочитать.

— Что же я должен делать, скажи?

— Ты явишься к великому визирю с моим письмом и станешь его советником, который никогда не позволит себе перешагнуть черту. Ту черту, которая отличает советующего от повелевающего. Твой король непременно стал бы повелевающим, не правда ли? И это привело бы к раздорам, неуместным в военном лагере. А королю Карлу ты скажешь, что султан не принял его плана. Однако у тебя будет возможность постепенно подвести садразама к мысли, что советы короля могут быть ему полезны, даже очень полезны. И что он может воспользоваться ими в своих интересах. А для того должен пригласить шведа в свою ставку в качестве главного советника. Не могу ручаться, что садразам примет твоё предложение. А если примет, ты обязан безотлучно находиться при короле, предостерегая его от слишком неумеренного желания повелевать в чужом стане.