Жестокая конфузия царя Петра

Протестовала и Екатерина, да только слабо и нерешительно. Она знала характер своего господина и его царское своевольство — протесты были бесполезны.

А тут ещё прибыл посол при дворе польском князь Григорий Фёдорович Долгоруков — фаворит царя и не дурак выпить. И снова, несмотря на докторские протесты и запреты, началось застолье с непременным распитием разных водок и бальзамов.

Екатерина и радовалась и негодовала — про себя, разумеется. Вслух не осмеливалась — была ещё не в том градусе. Радовалась же тому, что господин её был по-прежнему шумен и гуллив.

Долгоруков без стеснения поносил короля Августа, Пётр его урезонивал. Он Августу, само собой, не шибко доверял, но сей бражник, гуляка и дамский любезник был ему по нутру.

— Словам его и клятвам никакой веры быть не можно, — настаивал Долгоруков. — И шляхта польская такова же, Лещинский ей надобен, а не Август.

— Всё ведаю, князь Григорий. Однако же дама по прозванию Политика понуждает скрывать ведомое, а взамен говорить кумплименты.

В четверток Светлой недели — пятого апреля доктора сняли запреты: всё едино царь их не соблюдал по нравности своего характера. И даже принял приглашение графини Олизар посетить её загородный замок. На День святых Родиона-ледолома и Руфа, который землю рушит, то бишь восьмого апреля, царский кортеж отправился к Олизарам.

Графиня устроила царю царскую же встречу. Оркестр встречал Петра и его свиту музыкою у самого въезда в имение и сопровождал до дверей замка, так что пришлось кучерам умерить бег коней.

Графиня стояла у парадной лестницы. Ему были поднесены ключи от замка, а Екатерине — цветы из графской оранжереи.

Царской чете отвели царские апартаменты, а господ министров устроили по-министерски, ибо замок был просторен и дивно украшен. Картинная галерея с полотнами знаменитых итальянских живописцев соседствовала с зимним садом, рядом располагалась танцевальная зала и зала для приёмов, где гостям подавали обед.

На обед был внесён немалый кабан, целиком зажаренный на вертеле, что пришлось царю весьма по вкусу. Перемены блюд следовали одна за другой. А на десерт были поданы оранжи, то бишь апельсины, и ананасы из оранжереи замка.

Пётр был обольщён. И тотчас сдался на уговоры хозяйки провести у неё несколько дней.

— Ваши величества окажут мне необычайную честь, — графиня была хороша собою и вполне владела светским искусством пленять. Притом не только мужчин, но и женщин. После долгого и тяжкого пути по размытым дорогам оказаться в этом поистине райском уголке было даром судьбы. Нет-нет, отказаться было решительно невозможно.

Царь размяк после съеденного и выпитого и, будучи человеком, лишённым условностей, истинно по-царски облобызал прекрасную хозяйку, к немалому смущению Екатерины. Но сама графиня почла это за честь и отличие — она оказалась не из тех ясновельможных дам, которые чинились и манерничали. Потом она с гордостью станет рассказывать об этом соседям по имению: «То было великое приключение, в котором участвовали царь московитов и я...»

Весёлая жизнь пошла в замке: за пирами следовали охоты, за охотами — музыкальные вечера. Пётр их, прямо сказать, не терпел, однако же вынужден был смириться. И всё из-за угождения хозяйке — она привлекала его всё более. Екатерина же делала вид, что ничего не замечает. Понимала: от неё не убудет, а её господин должен иметь всё то, что ему хочется.

Царь получил то, что хотел, — тем паче что граф отсутствовал. Натиск был молниеносен, крепость тотчас пала, не оказав никакого сопротивления. Победитель был великодушен — довольствовался одним приступом. Любопытство было удовлетворено.

— Лучше тебя всё равно никого нету, Катинька, — бросил он в оправдание. — А испытать надобно.

— А вдруг... Кови найдётся, царь-батюшка, получше, что тогда?

— Не может такого быть, — отрезал Пётр.

После всех его приключений, после сладкой жизни в замке Олизаров царь спохватился. Велел вызвать на консилию своих подначальных: фельдмаршала Шереметева и генерала Алларта.

Консилия была преважная. Пётр угрызался совестью за беспечную жизнь, долгое безделие, оправдывался болезнью. Говорил обо всём без обиняков, ругательски ругал Шереметева, этого медлителя. Фельдмаршал, по обыкновению, оправдывался: дороги-де плохи, провианта нету, полки увязают в грязи, солдаты не кормлены, приказы не выполняются. Коли дороги станут, вот тогда начнётся энергичное движение.

— Сколь помню, граф, ты о себе более думаешь, из-под моей палки норовишь ускользнуть. Однако она над тобою пребудет, доколе нерасторопность свою не преодолеешь.

Царь пришёл в полную форму и жаждал действия, движения. Болезнь была отодвинута, хоть слабость ещё давала себя знать.

Накопились бумаги, ждавшие высочайшей резолюции. Но прежде — армия.

— Пиши, Алексей, указ войскам; ныне же открыть марш на Волынь, а оттоль к границе волосской. Идти сколь можно быстро, дабы достичь реки Днестра у местечка Сороки. Тамо переправу навесть, загодя доставить туда понтоны. Графу Шереметеву быть при главном корпусе, барону Людвигу Николаю Алларту с кавалериею поспеть к переправе скорейше.

Скосил глаза на Алларта, он был рядом. Генерал поклонился. Он был исправный служака, и Петру нравилась его ревностность истого военачальника. У большинства иноземцев, служивших в российском войске, ревностности как раз и недоставало. Одно слово — наёмники.

Своих надлежало готовить, своих. Посылал на выучку дворянских недорослей — кого куда. В Голландию либо в Венецию, во Францию либо в Англию. Да толку чуть: учились без охоты, а то и вовсе сбегали под родительский кров — сладко есть и мягко спать.

Были и другие — самоуки. Из тех, что толковы да к делу прилипчивы. Таких отличал, приказывал производить сверх выслуги да срока в очередные чины. На таких — надежда.

Борис Петрович Шереметев был из таких, из самоуков. Воинскому делу учил его отец — боярин Пётр Шереметев, испытал сына на поле брани против крымских татар. Более всего оказал себя в Северной войне, дважды бивал хвалёного Шлиппенбаха, последний его дар царю — взятие Риги.

Пётр ему благоволил, отличал, обходился уважительно даже до почитания: приказано было впускать его без доклада. Да ведь устарел — без году шесть десятков. Отсель обрюзглость, медлительность, неповоротливость. А кем заменишь? Другой, фельдмаршал Ментиков, нужен был для Парадизу — Питербурх обстраивать да отпор шведу давать, того же Крассау держать, дабы из Померании не вылез...

— Ступайте к армии, я вас долее не держу, — сказал обоим генералам. — У нас приспели дела по дипломатической части.

Потом отослал князя Долгорукова. Должен он понужать короля Августа на встречу. Обязан король исполнить союзные обязательства — объявить войну Турку.

— Да ведь он того николи не сделает! — воскликнул князь. — Он войны боится!

— Война сия людей и денег требует, — угрюмо сказал Пётр. — Конфиденты из Царяграда доносят: султан собрал более ста тысяч войска да ещё татар туча немереная. Езжай, князь, потряси короля. Пусть по крайности со мною съедется — ужо с ним потрактую.