Жилины. История семейства. Книга 2

– Ты это как, с сарказмом всё нам рассказывал или одобряя то, что власти творили? – спросил мой отец.

– С сарказмом, пап, конечно, с сарказмом, – ответил я.

– А дальше что было? – Смотрю, отец совсем разнервничался.

– Да ничего особенного не случилось. Некоторых из этиххудожников, от слова «худо», милиция задержала, они позднее признали, что виноваты, и покаялись, ну а повинную голову меч не сечёт, а наиболее упёртых, злостно клевещущих на наш строй, вывезли в Шереметьево, посадили на самолёт, и они на том самом Западе оказались. Потом-то выяснилось, что они с этой целью и затеяли безобразие. Там их гениями обозвали, мазня их во всех музеях мира висит, а самих чуть ли не на руках носят.

Я тяжело вздохнул и продолжил:

– Ладно, что об этом рассусоливать. Получилось, конечно, как всегда, то есть нехорошо получилось. Теперь рядом с работами Малевича, Кандинского, Шагала и других великих живописцев начала века висят полотна Рабина, Комара, Меламида и прочих им подобных диссидентов. С одной стороны, это, конечно, приятно, а с другой – наша страна в очередной раз потеряла многих по-настоящему талантливых художников, которые, так же как поэты с писателями и другими творящими людьми, имеют своё мнение и не вполне согласны с тем, что их пытаются заставить творить по указке: это можно, а вот это ни-ни.

Тем временем мы подъехали к дому. Поднялись наверх, и пока отец с дядей Никитой в моём кабинете в мягких креслах удобно размещались, я успел в учёную часть позвонить. Может, удастся узнать, что такое дяде прописали. Учёный секретарь пообещала мне перезвонить сразу же, как только ей что-нибудь удастся выяснить.

Звонок прозвучал, когда я с чашками кофе на подносе с кухни в кабинет направлялся. Быстро она сработала, молодец, хотя информация была достаточно скупой. Метод новый, большой популярности пока не снискал, но первые результаты очень обнадёживающие. Бояться осложнений не следует. Вот всё это я до дядюшки донёс, и он, слегка успокоившись, свой рассказ продолжил:

– Дотемна Иван по лавкам бегал, теперь всё в книжицу записывал, чтобы уже утром решение принять, что он ещё заказать может да в каком количестве. Когда на улице уже совсем стемнело, приехал отец Рафаил. Его возница родных в Хoлуе имел, поэтому, как батюшку высадил, в тот же миг на другую сторону Тезы отправился. Иван с отцом Рафаилом знаком не был; наслышался много, а вот увидел впервые. Священник о существовании Ивана тоже уже знал, молва – она ведь впереди людей бежит, поэтому оба удивляться друг другу не стали, а поздоровались только да имена свои назвали, и этого довольно было. А вот Пафнутий с батюшкой хорошими знакомыми оказались, поэтому даже трижды облобызались по русскому обычаю.

После этого отец Рафаил подошёл к Тихону и долго молча стоял рядом с лавкой, на которой спал больной. Затем перекрестил его и, пожелав доброго здоровья, уселся за обеденный стол. Митяй уже приготовил всё для ужина. День был скоромный, поэтому на столе оказались и мясные, и рыбные кушанья. Иван рядом пристроился, времени после обеда много прошло, и он уж успел проголодаться. После ужина батюшка вышел на улицу, пригласив с собой Ивана:

– Рассказывай, как всё было.

Ивану вновь, уже в который раз, пришлось пересказывать события предыдущего дня. Отец Рафаил слушал его не перебивая. Затем промолвил:

– На всё воля Господня, – и вернулся в трактир.

К этому времени все, кого хотел увидеть Тихон, собрались вместе. Но тот спокойно спал. Лукерья, тихонько в уголке сидевшая и занимавшаяся вязанием, вскочила, перед лавкой с Тихоном встала, руки в стороны раскинула и, заявив, что будить больного она не позволит, предложила перенести оглашение его воли на следующее утро.

На том и порешили. Феофан с супругой в свой балаган отправились, Пожарская тоже по делам убежала, у Сидора Ивановича ещё и другие больные были – он и пошёл их навестить. Филарет с Авдотьей и Настёной отправились в потешный ряд: побывать на ярманке и не зайти подивиться на то, как клоуны с фокусниками, акробатами да лицедеями народ веселят, было невозможно. В трактире, помимо спящего Тихона, остались лишь Пафнутий, отец Рафаил да Иван. Спать вроде бы ещё рановато было, поэтому они сели рядком, не обращая никакого внимания на Лукерью и Митяя, которые у стола суетились, всё недоеденное с него собирая да подметая потом пол, и начали разговоры разговаривать. Пафнутий Петрович миску с недогрызенной бараньей ногой обслуге не отдал, так с ней на коленях и сидел.

Вначале отец Рафаил Пафнутия о его делах расспрашивал. Видать, много чего он о нём знал – по делу, с толком вопросы задавал, головой в такт его рассказу кивая. Затем уже Пафнутий Петрович делами батюшки интересовался и тоже головой кивал. Ну а после Ивану пришлось ответ держать, и всё-всё, что мог, он им о сделанном в тот день поведал. Тут уж они оба головой почти одновременно кивать принялись. Устраивало их, значит, что Иван им рассказывал.

Постепенно разговор сам собой затих. Пафнутий Петрович принялся дообгладывать баранью косточку, хотя она совсем остыла. Но подогревать её он отказался, только попросил Митяя чаю погорячей ему налить, чтобы смыть жир, в горле застывший.

Утром, когда солнце ещё до коньков крыш заполонивших территорию ярманки лавок не поднялось, все, кто следует, вновь собрались в трактире и окружили топчан, на котором лежал Тихон. Он был в памяти и переводил глаза с одного лица на другое. Чувствовалось, что он всех узнаёт и даже пытается со всеми поздороваться, хотя бы молча, только здоровым глазом. Выглядел он получше, чем накануне. Щёки, вчера ещё запавшие и имевшие сероватый цвет, немного округлились и слегка порозовели. Взгляд, пусть лишь один глаз открываться мог, тоже был вполне осмысленным.

Сидор Иванович встал прямо напротив больного, чтобы тому не пришлось глазами искать, кто с ним разговаривает, и спросил:

– Тихон Петрович, вы меня слышите и хорошо понимаете?

Тихон отчётливо и очень внятно произнёс:

– Слышу. Понимаю. Ты кто?

Пафнутий Петрович, слегка отодвинув доктора в сторону, приветливо улыбнулся и ответил:

– Тиша, дорогой, здравствуй. Это лекарь, он тебя с того света назад вернул. Мы думали, ты говорить не сможешь, а Сидор Иванович очень хорошо понимает таких, как ты, у кого удар был, вот мы его в качестве толмача и попросили поприсутствовать. А у тебя и у самого вон как хорошо получается. Хочешь, мы попросим – и он уйдёт?

– Нет. Пусть будет, – тут же, без раздумий произнёс больной.

Голос у него был приглушённый, но все собравшиеся слышали его отчётливо. Говорил он медленно, почти по складам, с каким-то придыханием, но вполне понятно. Некоторые звуки у него сливались, а все шипящие он проглатывал, но это не мешало его слушать. Все, кто был здесь день назад, удивлённо переглядывались. Тихон набрал в грудь побольше воздуха и продолжил:

– Что сказать хочу, все слышать должны. Доктор – хорошо. Он скажет, в своём я уме был или нет. Отца Рафаила не вижу. Нет – говорить не буду.

– Здесь я, Тиша, здесь, – отец Рафаил встал так, чтобы больному было его видно, – не волнуйся. Все приехали, кого ты просил. И староста из Жилиц, и Ольга Васильевна, и Феофан Селиванович с супругой – все здесь.

– Хорошо. – Голос у Тихона как бы окреп, да и сам он выглядел совсем по-другому, нежели накануне.

Нет, не совсем так, конечно. И рот остался перекошенным, и глаз один заплыл, видно было, что человек серьёзно болен, но что-то неуловимо изменилось, отчего смотрелся он намного лучше.