Жилины. История семейства. Книга 2

– Это Лукерья, – представил женщину Митяй. – Она у нас здесь считается лучшей знахаркой, мало какой лекарь, пусть он даже трижды учёный, её превзойти сможет.

– Ну, расхвалил ты меня, парень, боюсь, как бы не сглазил. Вдруг я барину вред принесу, а не пользу, – затараторила быстро-быстро Лукерья, прикладывая свою правую руку то к щекам Тихона, то к его лбу. – Горячки нет – уже хорошо. Человек он сильный, раньше на здоровье вряд ли жаловался. Должен выдюжить, лихоманку эту перебороть, но болеть долго будет. Скорее всего, только к лету оправится, хотя, может быть, и чуть раньше, но всю зиму лежать надобно, а весной сил набираться – их у него совсем мало будет.

Она достала из сумки, которую на пол поставила, новую утирку и бережно вытерла ею вначале лицо Тихона, а уж затем чистым концом уголки его губ, где скопилась слюна.

– Эй, парень, – окликнула она Митяя, – забыла, как тебя зовут. Ах да, Митяй. Так вот, Митяй, найди-ка ты урильник, а то конфуз может получиться. Барину нужду некуда будет справить. Давай, давай, что свои зенки на меня вылупил? Не понял, что ли? Горшок ночной неси сюда поскорее, да не простой, а специальный, для лежачих больных. Сбегай к тётке Глаше. Знаешь, наверное, такую? Должен знать, коли обо мне дознался. У неё точно есть.

И она несколькими лёгкими движениями в буквальном смысле вытолкала Митяя из трактира.

– Так, – повернулась Лукерья к Ивану, – тебе, барин, тоже здесь сидеть незачем. Небось, по торговым делам вы сюда прибыли, вот и иди ими занимайся. Нечего у меня над душой стоять. Ничего страшного с твоим… он кто тебе – отец? Компаньон, говоришь? Ишь ты какой – из молодых да ранних. Так вот, ещё раз говорю: ничего с твоим компаньоном не сделается, пока я здесь.

Иван послушно кивнул, забросил за плечо походную торбу, с которой Тихон практически никогда не расставался, и пошёл по ярманке. Первым делом он отправился в те лавки, где был самый расхожий товар и где надо было заплатить самые большие суммы.

…Дядя Никита замолчал, переводя дыхание. Я налил им ещё по бокалу чая, и мы все сделали небольшой перерыв – надо было понять, во сколько следует выехать из дома, чтобы не опоздать на больничные процедуры, да когда мы обедать будем – до или после посещения клиники. Решили, что лучше туда ехать сытыми, мало ли сколько времени это займёт. Накануне, когда они с Линой там побывали, процедуры только назначили, вот первую и предстояло пройти сегодня.

Папа попросил к чаю пару бутербродов сделать. Дядя Никита его поддержал. Я решил от них не отставать, нашёл в холодильнике кусок сырокопчёной корейки и сделал с ней по два бутерброда каждому. Где-то минут пятнадцать потратили мы на этот перерыв, и дядя Никита продолжил рассказывать:

– В первой же такой лавке, у Ивана Гавриловича Тренина, Ивану настоящий допрос устроили. Уж какой год он там вместе с Тихоном товар закупал, со счёта можно было сбиться, а всё его в качестве Тихонова компаньона признавать не желали. Пришлось ему и бумагу показать, где чёрным по белому написано было, что он, Иван, сын Иванов, из деревни Лапино, является законным компаньоном Тихона Жилина – такая вот фамилия у него оказалась. Окончательно поверил Тренин, что парень действительно является напарником Тихона, когда тот полную сумму долга перед Иваном Гавриловичем на стол вывалил. Второй раз он сильно удивил Тренина и его приказчиков тем, что стал заказывать товар, отличный от того, каким традиционно торговал Тихон. Иван уже не раз пытался объяснить Тихону, что спрос на ранее весьма быстро распродававшиеся товары снизился оттого, что ходят они по одним и тем же деревням, посещают одних и тех же людей. Накупились они уже всем этим, им чего-нибудь нового подавай. Тихон всегда его обрывал и даже дослушать до конца не желал. Он вообще ревниво относился к закупке товара и на рекомендации Ивана особого внимания не обращал. Теперь, когда Тихона рядом не было, Иван надумал проверить свои догадки, вот и назаказывал много такого, что при Тихоне в их коробах никак появиться не могло. Так же всё и в других лавках происходило.

Целый день, до самого вечера, Иван неутомимо ходил из лавки в лавку. Кошель в торбе потихоньку худел и худел, пока наконец последние монеты, предназначенные для отдачи долга, он из него не выгреб. Остались только деньги, припрятанные на непредвиденные расходы, но их в тот первый ярманочный день не случилось. Время от времени Иван в трактир забегал. Там всё без изменений было. Никто из тех, за кем послала Пожарская, не появился. Тихон всё так же то ли спал, то ли находился в забытьи. Лукерья по-прежнему сидела рядом с лавкой, где лежал больной, и глаз своих с него не спускала.

Уже совсем стемнело, когда приехали Авдотья с Настёной и дядя Филарет, староста деревни Жилицы. Повечеряли тем, что Митяй подал. Авдотья низко, в ноги, поклонилась Лукерье и отпустила её домой отдохнуть. С утра знахарка должна была снова прийти, без неё Авдотья могла и не справиться, мало ли как дела пойдут. Иван рассказал, как всё произошло. Авдотья с Настёной по-бабьи охать да ахать принялись, а Филарет Иванович, проговорив, что «всё в руце Божьей», на покой в отведённую ему комнату пошёл. Он уже немолод был, от суеты всяческой да огорчения, что такое вот с Тихоном приключилось, усталость на него напала. Вскоре Авдотья тоже отдыхать отправилась. Хоть завтра с раннего утра не надо вставать, чтобы коров доить да пастись выгонять, но привычка тоже своё взяла. Внизу в трактире остались лишь Иван с Настёной. Уж как они целовались и миловались – любо было посмотреть, но в руках себя держали, чтобы до греха не доводить. Настёна наверх, в одни покои с матерью, отправилась, а Иван внизу на лавке примостился, чтобы рядом с Тихоном быть – мало ли какая у того нужда ночью возникнет.

Утром Иван встал, как обычно, ещё до рассвета и зажёг толстую восковую свечу. Тихон лежал на боку. Лицо у него было неестественно серым, дышал он с трудом, но Ивану показалось, что по сравнению с вечером хуже он выглядеть не стал.

«Привычка – вторая натура», – говаривал его отец, вот Иван и отправился к воротам встречать солнце – редкий день, когда ему это не удавалось. У ворот на лавочке сидел всё тот же сторож.

– Как дела, тёзка? – приветствовал он парня. – Что с твоим товарищем? Пришёл в себя? Сидор Иванович вчера, уходя, сказал, что жить будет, да и тётка Лукерья это подтвердила. Это хорошо, а то я уж, грешным делом, подумал, всё, скончается, уж больно неважно он выглядел. Редко кто после такого удара выживает. Богатырское здоровье у него, значит, если с такой бедой он справиться сможет. А ты солнце встречать, как всегда, пришёл? Подожди пару минуток, вот-вот выйдет оно на свет божий.

Сторож только и успел что цигарку скрутить, как ровно в то мгновение, когда он кресалом огонь из кремня высек, краешек солнца появился над горизонтом.

– Хороший день сегодня должен быть, тёплый и солнечный. Последние летние деньки стоят, скоро дожди зарядят, – сказал сторож и замолчал было, но тут же оживился: – Вон тётка Лукерья появилась. Вишь, с горки спускается. Скоро сюда доберётся, за больным уход требуется. А она знахарка хорошая, и травки у неё добрые, кого хочешь на ноги поставить может, ежели, конечно, на небесах возражать не будут, – усмехнулся он, но продолжать эту скользкую тему не стал, так и до греха договориться можно.

– Дядя Иван, а почему ты Лукерью тёткой называешь? Она же молодая вроде.

– Всех знахарок у нас тётками кличут, от возраста ихнего это не зависит.

– Как дела, парень, у нашего страдальца? – вместо приветствия обратилась Лукерья к Ивану.

– Спасибо большое, вроде всё нормально. Спит он и за всю ночь ни разика не проснулся. Я чутко сплю, но он даже шевелился редко, не то чтобы проснуться.

Иван был уверен, что всё хорошо, раз Тихон спит спокойно, а вот Лукерья не на шутку забеспокоилась:

– Пойдём, милый мой, побыстрее. Мне на него глянуть надобно.

И она стремительно понеслась вдоль улицы. Ивану даже нелегко было за ней угнаться.

Вошли они в трактир, и Лукерья прямо-таки кинулась к Тихону:

– Да в беспамятстве он, а ты «спит, спит». Чувствовала я, неладное что-то происходит тут. Не надо мне было вчерась уходить. Ох, дела… – Она начала рыться в своём мешке.

Сверху спустились Авдотья с Настёной. При виде их Лукерья, продолжая ковыряться в своём битком набитом мешке, чуть ли не в голос стала Авдотье выговаривать: