Жирандоль

Инесса перебирала рельсы давно отзвучавшей дороги. Тот ребенок уже скоро в школу пойдет, а она до сих пор держала его за ножки вниз головой, красного, бездыханного, шлепала по крошечным сморщенным ягодичкам и требовала: «Кричи… Ну же, вдох… Кричи!» И он закричал. Ни веса, ни роста записать не смогла, только пульс. Трижды рожали в дороге, и каждый раз звали ее помогать. А ведь когда-то она считала, что самые страшные условия ей встретились в памятный день знакомства со Львом, у него в коммуналке на Петроградской, когда Берта произвела на свет Сарочку.

– Ладно, Иннуль, не помнишь, и все. Зато я помню тех детишек, с которыми вот его оставила. – Агнесса рассмеялась и показала на Айбара. – И он сидел с ними на полу, кормил, сказки рассказывал.

– Ага, бросила мне чужих детей и говорит, того-самого… следи за ними. – Он тоже улыбнулся. Тепло общего воспоминания ударило током, закружило голову.

Свет малинового абажура над круглым столом стал мягче, в цвет варенья, а Лев Абрамыч в домашнем фланелевом халате и войлочных тапочках на босу ногу уже не пугал, не казался таким грозным и всевидящим. Фронтовик рассказывал про Украину, которую прошел от берега до берега. Нет, в Мелитополе не случилось воевать, зато Харьков, Сумы и Чернигов освобождал, все улицы выучил – и старые названия, и новые.

– У меня в Белоруссии сестры… остались, – помрачнел Лев. – Как узнать их судьбу? Каждый день думаю, ответа нет.

Инесса опустила глаза, Ася выпорхнула из-за стола, якобы побежала к детям по неотложной надобности, будто домашние задания у них остывали или, наоборот, вскипели уже.

– А они… евреи?

– Конечно, евреи. – Лев сердито посмотрел на гостя, тот замялся, покраснел. – Местечко немцы разорили, соседей заживо закопали… под Могилевом. Мне соседка одна написала, ее в гетто угнали, там голодом морили, потом в Германию отправили. Но не довезли, наши поезд отбили. А то и их бы не стало. Так вот, в гетто сестер не было. Как искать?

– Вы хотите, чтобы я… того-самого… однополчанам написал? А они дальше? Давайте, я могу. – Айбар обрадовался, что его фронтовая служба не закончилась, что может быть полезен этим умным сострадательным людям.

– Точно, напиши! – Из детской вынырнула Ася, задорная, оптимистичная. – Раз их никто не видел, значит, живы.

– Живы, Левушка, – эхом отозвалась Инесса, но тем же тоном, каким говорила, что не помнила Антонину и ее роды.

– Надо… того-самого… писать, искать, Лев Абрамыч. – Айбар тоже внес свою неуклюжую лепту и тут же засобирался домой. – Спасибо вам, вы отдыхайте, я пойду.

Он вышел под звезды, только набиравшие силу. Долгие шаловливые сумерки играли в прятки с настоящей ночью: то подпустят темноту пониже, то снова прогонят. Домой не хотелось. Под ногами беззлобно чертыхались отлетавшие камешки, в соседнем проходном дворе пьяная компания распевала фронтовые песни: «Катюшу» и «Темную ночь». Наверняка там найдутся заводчане, позовут и его к себе в круг. Встречаться с людьми не хотелось, любые встречи приводили к воспоминаниям о войне, о товарищах, кто где воевал, под чьим началом, куда заходил, и в конце скатывались к обязательному перечислению потерь. Этот вечер не располагал к прошлому. Пришла пора захлопнуть печальную страницу и открыть новую: с работой, учебой, строительством веселой жизни без войны и без горя. «Надо бы оформить развод. – Мысль закралась сама собой, раньше он ни о чем таком не думал. – Надо бы спросить у Иваныча, как это делается». Он впустую прочертил среди общежитских кварталов три или четыре спирали, посидел на завалинке перед сломанным стареньким домиком, от которого осталась только кирпичная печка и трухлявый фундамент. Вот так, домик сломали на дрова, а корни не выкорчевали, оставили торчать как напоминание о чьем-то детстве. На этом месте вырастет новая многоэтажка с чистыми окнами, и в одном из них, возможно, будет улыбаться его собственное лицо.

Он пробрался на свою койку, когда все уже спали, разделся в продымленной папиросами темноте, открыл окно. От скрипа кто-то пошевелился, чертыхнулся. Неважно, все равно сейчас захрапят. Сон навалился приятной сдобной женщиной, всю ночь ласкал прихотливыми образами и оставил утром бодрого и счастливого.

Авербухи тоже легли спать в хорошем настроении. Льву казалось, что Айбар – именно тот, кто найдет ниточки к сестрам, а Инессу просто тешила добрая весточка от очередной пациентки.

– Мы уже отправили сто семьдесят два письма. Закон перехода количества в качество никто не отменял. – Лев скрупулезно вел учет корреспонденции, разосланной по всем войсковым частям, госпиталям, сельсоветам. – Когда-нибудь мы узнаем судьбу Берты и Лии… Я… я хочу хотя бы знать, как и… где они… погибли.

– Не узнаем судьбу, а встретимся с ними, живыми и здоровыми, – перебила его жена. – Я же говорю себе перед родильным креслом, что никто не умрет, и никто не умирает. Тебе тоже надо именно так думать. Чтобы никаких «как» и «где» больше не слышала!

Из детской выскочила Агнесса в розовой сорочке, ласточкой метнулась в прихожую, вернулась назад с сумкой и, извиняясь, ойкнула.

– Ась, а парень-то какой пригожий, – под разнила сестру Инесса, – глаза какие необычные, высокий, широкоплечий.

– И смышленый. Учиться хочет, – поддержал жену Лев, сопротивляясь первому сну.

– И на тебя учащенно дышит. – Старшая сестра хохотнула. – Ой, не упусти свое счастье, сейчас женихов-то мало, утащат из-под носа.

– Зачем мне такой? – Уже на пороге детской Агнесса развернулась на пятках, сделала два шага назад, к разложенному супружескому дивану. – Он необразованный, говорить не о чем. И женатый.

– Ну не совсем женатый, как я поняла. – Инесса понизила голос, потому что муж у ее плеча уже похрапывал.

– Все равно. Лучше одна останусь, чем с колхозником. Ну подумай сама, Инн, о чем мы с ним говорить будем?

– Так ты его и научи. Я так поняла в свои сорок, что главное – любовь, как бы это банально ни звучало. Знаешь, как мы с Левушкой изменились за эти годы? Когда женились, совсем иными людьми были, не так думали, о другом мечтали.

– Легко сказать. – Младшая надулась, но старшая услышала сомнение в голосе. – А с женой его что делать?

– А калек вокруг сколько, посмотри. И ничего, любят их и жены, и девчонки, замуж идут. Вот ты и представь, что бывшая, – она выделила важное слово голосом, – бывшая жена – это его увечье, и надо с ним жить.

– Инн, Инн, – легкомысленная Ася бросила на полпути вопрос судьбоустройства и переключилась на прихоть, – а можно я буду на скрипку ходить? А? Ну, пожалуйста.

– Ну ходи, если хочешь, у тебя своя зарплата. Что ты у меня разрешения спрашиваешь, как маленькая?

– Ну по вечерам же, и деньги… – Привычка отпрашиваться у сестры до сих пор играла с младшей Шевелевой в злые игры, хоть на календаре уже вышагивал 1946 год, значит, ей исполнилось двадцать восемь. Однозначно пора выбирать суженого, а не учителя музыки.

– А что за преподаватель? – Инессе почудилось неладное в горячности сестры, может, там совсем другие тараканы завелись, а она тут к случайному заводчанину сестренку примеривала.

– Он старичок, ленинградский профессор. – Агнесса поняла, о чем кручинилась Инна, и поспешила ее разуверить: – Ему шестьдесят. Преподавал в консерватории.

– Женат? – Инесса гнула свою линию.

– Нет, одинокий.

– Хм… А какими судьбами он в Казахстане?

– Ссыльный.

– Питерский… Как интересно! – Сестра уплывала в объятия Морфея вслед за мужем, сложившим во сне губки бантиком, как мальчишка-дошкольник. – Ну иди, раз питерский. Может, знал еще наших кого… А к этому казаху присмотрись… Мне он понравился.