Жирандоль

– А-а-а-а, Карлыгаш, – проорала кровать.

– Ее ночью привезли со схватками, не могла разродиться. Доктор сделала кесарево. – Татешка с гордостью произносила выученное умное слово. – Теперь болит. – Она наклонилась и погладила Карлыгаш то ли по голове, то ли по руке.

В палату вошла пожилая нянечка с алюминиевыми плошками, до трети наполненными жидкой овсянкой, в которой светилась надеждой малюсенькая желтая лампочка масла. Августина села на кровати, поставила свою порцию на колени, стала черпать большой ложкой, стараясь набирать только кончиком, по чуть-чуть. Нянечка вышла и через пять минут вернулась с подносом серого хлеба и пыхтящим чайником, который торжественно уселся на подоконник.

– С сахаром, – гордо возвестила она, – пейте побольше. – Сама уселась на табурет рядом с Карлыгаш и стала поить ее водой с ложечки: – Ты не переживай, все хорошо у тебя, лялечка здоровенькая, крепенькая. Завтра принесем кормить. А болеть перестанет, непременно перестанет.

– Тате, со мной дети приехали. Где они? – Карлыгаш перестала кричать, но и пить не стала, зубы стучали о железо.

– Детки в приемном покое поспали. Сейчас Ася придет, у нее все спросишь.

– Кто? – больная не могла много говорить.

– Агнесса, сестричка Инессы Иннокентьевны. Она сиделкой здесь работает. Хорошая, добрая дивчина.

У Августины тревожно забилось сердце о своих детях. Сыты ли? Уследила ли шепелявая бабулька за егозой Ксанкой? Пошли ли в школу, одеты ли как положено? Каша показалась безвкусной, но она все равно доскребла ее до донышка, силы нужны. Надо вставать и двигать домой, воевать за будущий урожай, скоро посевная, а они с Маржанкой еще трактор не одолели.

Нянечка ушла, а Карлыгаш расплакалась: сначала тихонько всхлипывая, а потом в голос, с подвываниями. Августина почувствовала в себе силы встать и пройтись до двери на пробу. Все равно ведь скоро в туалет приспичит, упасть нельзя – значит, надо стараться. Дорога заняла не меньше четверти часа, зато по пути она разглядела Карлыгаш. На кровати, такой же провисшей, как у самой Гути, грудились и мокли не меньше шести простыней в розовых разводах. Под ними едва угадывалось бесформенное тело с торчавшими из-под больничных заплаток тоненькими и почему-то не гнувшимися ручками-ножками. На подушке лежало темноглазое желтое лицо с потрескавшимися широкими губами. Волосы прятались под косынкой, повязанной узлом на лоб, чтобы удобнее лежать на спине.

– Ты что ж не радуешься? – Гутя хотела поддержать страдалицу. – Доченьку ж родила, радость-то какая! А что болит, так оно завсегда у баб болит. Ничего, забудется скоро.

– После операции не так быстро забывается, ну да ничего, – поддержала ее татешка, – главное, ребеночек здоровый. Все будет хорошо.

– Сын, – прошептала груда розовых простыней и почему-то заплакала.

– Что?

– У меня сын. Четвертый.

Вскоре пришла Агнесса с детьми Карлыгаш.

– Вот видишь, все хорошо с ними, я их домой сводила, ничего-ничего, – щебетала она, подводя за руку малышей к матери по очереди, как на причастие.

Карлыгаш заулыбалась и прошелестела:

– Рахмет. Спасибо.

– Ты лежи поправляйся, деток мы пристроим. – Выводок убрался за бесшумную дверь.

Не успели выскользнуть из палаты малыши, размякшие и подобревшие от одного вида матери, как пришла Инесса Иннокентьевна в короне-колпаке, опять накрахмаленном и отутюженном, но не вчерашнем: дамы сразу подмечали такие вещи. У нынешнего имелась завязка сзади, а давешний обходился сам по себе. Она встала рядом с Августиной, и та снова подивилась нездешней осанке.

– У вас, Пахомова, миома матки. Разросшаяся. Ее надо удалять, но… это не совсем просто сделать. Я могу только вырезать вместе с маткой, иначе никак. Сосуды близко расположены, могу в процессе операции задеть, и начнется кровотечение.

– И что тогда?

– Тогда… все. – Докторица иронично развела руками. – Но этот вариант я не рассматриваю.

– А сколько в больнице лежать? – Гутя толком не поняла, в чем состоял ее выбор, но догадалась, что решать предстоит ей самой.

– В каком случае? Если удалять матку с придатками? Примерно месяц. Если все будет совсем замечательно, то две недели. Но потом надо избегать нагрузок. – Инесса вздохнула, спрятала руки в карманы. – Кажется, вы меня не совсем поняли: если я удалю матку, то у вас больше не будет детей.

– Как же? Я хочу детей, – запротестовала Гутя, ей стало обидно до слез, трех имевшихся показалось катастрофически мало, жалкое немногочисленное потомство. Она уже забыла, что только что терзалась, накормлены ли эти трое, учатся ли, ложатся ли вовремя спать. Это неважно. Ее обуяла жадность на детей, на новые роды, на запах розовых круглых макушек возле своей раздувшейся молоком груди. Она даже позавидовала Карлыгаш, которой только что сочувствовала.

– Природа – удивительная штука. Иногда миома проходит во время новой беременности. Вы хотели бы забеременеть? – Инесса заглянула в готовое пролиться слезами лицо.

– Да я бы хоть завтра, – горячо согласилась Гутя, – но муж мой на фронте.

– То-то и оно… Поэтому предлагаю вам удалить матку. Учтите, последствия могут оказаться намного хуже.

– А если нет? Не удалять?

– Тогда мы вас подлечим и отправим домой. Но я искренне не советую так поступать.

– Давайте. – Гутя не хотела раздумывать о худшем, ей казалось, что хуже, чем есть, не будет. – Мне домой надо, у меня детки без присмотра. И… и посевная на носу. Когда отпустите?

– Вам не следовало бы перенапрягаться, Пахомова. – Инесса укоризненно покачала головой. – Подумайте о детях: отец на фронте, мать нездорова. Давайте полежим в больнице, сделаем операцию, а потом поедете к себе… ну, может быть, через пару недель.

– Нет-нет, как они без меня столько времени? И… и посевная.

– Хорошо. – Инесса говорила мягко, а смотрела в окно на едва завязавшиеся почки озябших за зиму веток. – Я вам дам время подумать. Поговорим завтра.

Она еще походила между койками, одну пощупала, другую допросила, долго разглядывала оголенный, украшенный орнаментом зеленки живот Карлыгаш. После ее ухода Гутю увели на процедуры и там вдоволь поиздевались над ее беззащитной женской утробой.

В коридоре Ася выпасала выводок Карлыгаш.

– Здесь нельзя сидеть, что ты развела детприемник? – строгая Инесса проходила мимо и заметила беспорядок. Вечно она умудрялась появляться в ненужное время в неподходящем месте.

– А куда я их дену? – захныкала Агнесса, по привычке делаясь несамостоятельной в присутствии сестры. – В детском отделении мест нет, там и больных-то не берут, не то что здоровых. А мать ты упекла с разрезанным брюхом.

Доктор Авербух сдвинула брови.

– Отведи к нам домой, Броня приглядит. В гинекологии не место малышне… А ты сегодня спала? – Проницательные карие глаза все подмечали, особенно когда дело касалось младшей.

– А ты? – Ася тоже не ослепла: темные круги под глазами Инессы делались с каждым днем все жирнее и темнее.

Она не получила ответа, да и не ждала его, просто так сказала, чтобы не смолчать. Вместо бесполезного нытья она подхватила младшего, подтолкнула за плечи двух других и быстренько ушмыгнула. Надо приготовить еду и к вечеру снова спешить на службу. На этой неделе выходных не предвиделось.

Через три дня у Августины состоялся решительный разговор с Инессой Иннокентьевной:

– Что надумали, Пахомова? Будем матку удалять?