Жить

Незаметно подошел срок весенней Ночи Мириадов Звёзд. На расчищенном пустыре сложили дрова и хворост в круг примерно сажень в поперечнике и подтащили брёвна присесть. А когда начало смеркаться собрались рядом с костровищем. Последними пришли волховицы и среди сирот их волховки казались праздничными и нарядными, как и вышитые сорочка и понёва Верееи или добротные сорочка и гати Яра. Тихие разговоры, редкие смешки и жалобы на вечернюю зябкость стихли.

Мала шла, отстав от Ясны на полшага и по правую руку и несла тяжёлый короб. Проходя мимо младшая порой задерживалась и спрашивала перестал ли болеть живот, не беспокоит ли теперь нога, не подводят ли глаза у тех, кого лечила все эти дни, на что старшая лишь улыбалась из-за спины. Почётного места им не приготовили, поэтому девушки встали возле дров выше по склону. Мала кивнула, ободряя сестру и достала из короба братину дольше локтя длиной, одна подручка словно птичья голова с клювом и гребешком, другая — короткие пёрышки, на широких боках вырезаны крылышки. А внутри до краёв полная, как только донесли не расплескав. Старшая осторожно с лёгким поклоном передала тяжёлый сосуд сестре и вернулась к коробу. Ясна молча смотрела на травяной взвар, сдобренный мёдом, потом подняла взгляд и всмотрелась в лица стоящих рядом людей, задрала голову к сверкающему ливню, и впервые громко, почти крича, сказала:

— Добро пожаловать домой!

Ясна отпила немного и передала братину Мале, которая, глотнув, пустила её дальше Верее, Яру, Блажику и остальным. Затем из короба достали утром испечённый хлеб и Ясна перед тем, как разделить его, отломила кусочек и бросила в середину кучи хвороста, откуда неожиданно для многих начал разгораться огонь. Старшая незаметно встряхнула чуть занемевшие пальцы и улыбнувшись, приняла свой кусок хлеба, глядя как потянулись дети к костру погреться.

Совсем стемнело, да и дрова наполовину прогорели. Братина опустела, хлеб доели и на лицах собравшихся стало меньше тревог, больше улыбок и холодная каменная стена, разделявшая мир на я и остальные исчезла. Когда от костра остались лишь подёрнутые белым пеплом, но порой внутри ещё рдеющие угли, все разошлись.

Час спустя Мала простоволосая лежала на коньке крыши и смотрела на летящие брызги света, заполонившие небо и не хотела ни о чём думать, когда тёплая ладонь нежно прикоснулась к её лбу. Рядом села Ясна, тоже без повоя и волховки в одной сорочке. В другой руке у неё был треснувший поминальник, который она бережно поставила на крышу и засветила крошечный светлячок так, чтобы казалось, что это масло горит на пеньковой нитке.

— Вспоминаешь отца и братьев? — тихо спросила Ясна, перебирая волосы сестры и глядя на отражения звёзд в её глазах. — Маму?

— Нет. Просто устала и не могла заснуть. — Мала прикрыла глаза и чуть потянулась.

— Может тогда пожалеешь себя и перестанешь истязать? — жалобно спросила младшая. — У тебя нет дара пестуна, да и коли был бы, так бы его не растрачивала. А ты на живику свою кровь тратишь. Уже бледная вся, скоро совсем ослабнешь. Остановись… Даже сегодня просто огонь зажечь ты едва смогла. Да и зимой сколько себя изводила, что ночью лучины жгла, вместо светляков.

— Эх, Яснушка. Капля крови частая плата, не страшно. Потом, когда станешь сильнее, покажу что да как. А что до огня… Ха, зато видела как разгладились лица сирот?

Ясна покачала головой и тоже подняла взгляд к звёздам. Небо цвело всё ярче и до рассвета ещё долго, очень и очень долго.

* * *

Звёзды летели, оставляя за собой светящийся быстро гаснущий след, но взамен потухших появлялись всё новые и новые. Небо горело от пронзительных голубого, белого, жёлтого, алого… а брызги отражались в остатках пития в братине. Горан стоял и молча смотрел на цветную рябь и склонял голову перед погибшими гриднями. В эту Ночь Мириадов Звёзд в княжем поместье праздновали победу, но дружина не забыла и тех, кто не вернулся. Честь отнести к курганам общую братину и угощения досталась дружинному воеводе Горану и его подручным Камилу и Радиму. Княжники держали завёрнутые в расшитые рушники хлеб и горшочек каши и по примеру княжича не смели нарушить тишину.

Горан с поклоном поставил братину на курган и сел рядом, так же сделали и братья Таиславичи. Слова тут были не нужны, оставалось отпустить мысли и посмотреть на небо. Хотя даже небо было лишним, только молчание оставалось для мёртвых от живых. От поместья едва доносился шум праздника, да и он сливался с ветром, играющим с ветвями, отгораживающими это место от суеты. Княжич долго сидел на земле, вспоминая по именам всех, кого они потеряли за этот год и ему было так горько, что даже раньше выпитый мёд превратился в желчь. Но не в его силах хоть что-то изменить.

Уже за полночь он отпустил Камила и Радима, наказав им проследить за дружиной, особенно поутру, а сам ушел не зажигая никакого огня. Дорогу увидеть хватало звёздного света, да и сбиться с пути по которому ноги сами несли было бы стыдно. Очень скоро Горан оказался на настиле под крышей, там, где на стене ещё виднелся след копоти от когда-то давно горевших лучин. Странно, но тут ему удалось заснуть почти сразу и проспать до позднего утра не просыпаясь.

На следующий после праздника день было приготовлено большое событие — разговор с побеждёнными.

Глава 11

Нет виры больше жизни, да не твоей, а твоих детей.

(мудрость людей, напутствие младшим)

Воздух пах пролежавшим зиму сеном, а снаружи доносился гомон оживлённого поместья. Было уже позднее утро, только княжич Горан не хотел просыпаться, он продолжал полусидеть полулежать прислонившись спиной к стене и закрыв глаза. Сна уже не было, но он пытался растянуть краткий миг грёз на подольше. Только мечты всё равно ускользали и терялись в голосах снаружи, перестуке и рассыпались под ударом колокола. Пришлось открыть глаза и перед уходом в очередной раз взглянуть на пятно копоти.

— Надеюсь, у вас всё хорошо.

Горан выбрался через лаз, спустился и ненадолго зашел в свою камору, а потом отправился на окраину к закрытому двору. За год это место, казалось, не изменилось, может лишь деревья рядом стали пышнее, да и то едва заметно, или забор чуть потемнел, но так и должно быть. Горан тяжело вздохнул, глядя в землю, а потом распрямился и двумя руками распахнул ворота.

— Доброе утро, родные мои! — громко поприветствовал он. — Как всё то время поживали вы? Сестра Углеша? Княжник Куча?

Ответа не было. Княжич стал оглядываться и подмечать неубранный двор, непорядок в дровнике, незакрытые двери в сарай. Чем больше видел, тем сильнее хмурился. Пока решительно не поднялся на низкое крылечко и не вошел в дом. Внутри его ждали грязь, прогорклый воздух, растрёпанная, в замызганной сорочке сестра, сидела у стола бездумно подперев голову, отощавший Куча, лежащий на лавке у стены и не мигая глядящий в потолок.

— Княжъ простил вас обоих и разрешил вернуться к делам княжих детей. Выходите, хватит тут умирать, — в голос невольно просочились презрение и унизительная жалость. — И хоть мне не кажется, что вам двоим хоть что-то интересно, но я скажу. В этот раз мы победили и теперь нам ещё надо справиться с последствиями. Постарайтесь показаться княжу и княжине до полудня.

Горан ушел, оставив двери и ворота нараспашку. Чистый воздух скоро смыл вонь узилища, и княжичу сделалось горько смешно. Он сам до сих пор в опале у отца, а их простили, но коль сравнивать, то покажется всё наоборот. Да и куда ему жаловаться, он-то знал какой ответ держать придётся, а они? С такими мыслями воевода дошел до дружинного дома и кликнул к себе Радима с Камилом.

В его каморе ничто не изменилось — всё так же тесно, так же пусто. Он кивнул им сесть у стола, а сам остался стоять и тяжелым взглядом рассматривать княжников. Когда этих братьев к нему отправили, они ещё совсем незрелые были — биться могли, а в руках чуть ли не одни деревянные мечи держали, и глаза были чистые, ясные. А теперь перед Гораном сидели воины с твёрдостью во взглядах и сурово сведёнными бровями. Им довелось пройти за год почти весь путь, что сам Горан одолел почти за двадцать лет.