Жить

Короткая погоня завершилась падением. Мала не заметила узкую расщелину и прямо ухнула в неё. Полёт вниз спас от зверя, но… девушка билась о камни по обе стороны расселины и изо всех сил пыталась замедлить падение. В ход шли руки, ноги и дар, но стены оказались неровными и скользкими, за них надёжно ухватиться так и не получилось. Дно расщелины встретило волховицу жестоким ударом и солоноватыми брызгами.

Нестерпимо болели руки, особенно пальцы, ноги, особенно покалеченные стопы, да и спина горела. Мала чувствовала каждую сломанную кость и разодранную кожу, каждый лоскутик. А над ней высоко-высоко виднелась толщиной с волос полоска неба. И только сила продолжила вливаться в дар удвоенным потоком. Девушка долго лежала без движения, только отчаянно пыталась помочь телу исцелиться, насколько хватало умений. А умения были, если смотреть лишь на свежие раны, забыв об иных хворях. Сила, рвущаяся уже из сферы, текла с кровью и несла в себе тень лекарского дара, она мягко обволакивала осколки, штопала разрывы и укутывала боль, баюкая девушку.

— Мама, ты ведь так опечалишься, коль я не смогу защитить и устроить сестру в безопасности. — Прошептала Мала, силясь не закрыть глаза, цепляясь за проблеск света. — Прости меня, мама, прости меня. Я оставила Яснушку одну. Мама, помоги, мама. — Девушка попыталась дотянуться до вретища на поясе, но рука обмякла и упала, лишь скользнув по висящему рядом оберегу.

Полоска неба погасла и волховица провалилась в забытьё. Сила же продолжила заданную работу. Через несколько дней Мала с трудом смогла сесть и не застонать от боли. Переломы ещё беспокоили, но вот раны затянулись и даже шрамы от них медленно исчезали. Пришла пора искать выход.

Девушка запустила пяток ярких огоньков и, наконец, смогла увидеть где оказалась. Расщелина была в ширину около аршина, по её дну бежал не глубокий ручей с мутной солёной водой. А стены по правую и левую руки были отвесными и изломанными, но каждый выступ был настолько скользким, что удержаться за него становилось невозможно. Зажглись ещё две дюжины светлячков и бросились кто вверх, кто в стороны. Огоньки заметались меж скал, но не смогли вырваться из расщелины — слишком глубокой для их скромных сил.

Мала выдохнула, собралась и пустила по стене немного огня, высушивая скользкую слизь. Вода исчезла, осыпалась сгоревшим прахом скользкая мерзость, а следом сам камень стен растрескался и закрошился. Волховица застонала и вновь погрузилась в забытьё.

Через несколько часов девушка поднялась и, шатаясь между стен, стукаясь о них плечами, побрела вниз по течению ручья. Она придерживалась за скалы и порой забывалась, где же она? В сырой расщелине или в прорубленном лабиринте первой сферы. И в этом полубреду поток силы бился, бушевал и яростно ломал всё, встававшее на его пути в первой сфере.

— Мама, папа, — пробормотала Мала, пытаясь увидеть дневной свет в вышине. — мне страшно, мне больно…

Девушка брела дальше, обняв себя и дрожа от сырости, холода и изнеможения. Ручей же должен куда-то привести, правда? Кости срастались, от ран остались лишь воспоминания, голод и жажда стали неважны. Она просто шла, падала, вставала и снова шла, едва понимая себя и мир вокруг, но ни на миг не сдерживая разрушения в первой сфере. Незаметно камень искрошился в песок и потоку силы стало нечего ломать и больше ничего не сдерживало его от того, чтобы нестись сквозь дар в кровь и дальше, пока не выступит сквозь кожу.

Ручей, наконец, вырвался в долину и радостно ухнул в озерцо. Мала осмотрела внезапно оказавшиеся вокруг кусты и деревья и осела наземь. Воздух пах цветами, которых она не знала, а не ставшей привычной сыростью. И вокруг было темно, но это была ночь, а не вечный мрак расщелины. Девушка разослала вокруг множество светлячков и засмеялась — позади неё высился обрыв с плато, затянутый вьюном, а кругом снова царил лес с незнакомыми деревьями. Теперь они больше походили на ёлки и кедры, только другие, без шишек, с цветами и голубыми, синими и розовыми иголками.

Огонь на миг вырвался из тела и просушил одежду и обувь, согрел, изгнал вгрызшуюся в нутро сырость. Девушка вновь рассмеялась громко, звонко, свободно, дошла из последних сил до ближайшего дерева и рухнула меж корней. Мала, наконец, уснула обычным сном без видений, а не провалилась в зыбкое марево страха.

Глава 19

Горек хлеб из подаяния.

(слова сирот)

Чеслав сидел возле стены гостевого двора. Сам двор стоял в половине дня пути от ближайшего города на мелкой и почти всегда пустой дороге, поэтому постой в нём стоил дёшево, особенно если не брать отдельной каморы и остаться внизу в общей трапезной. Но был и большой недостаток — проезжих караванов тоже не было.

В тот день волхва выгнали с пустыми руками, позволив забрать лишь то, что было на нём. Благо отец ещё ночью позаботился, вручил калиту, полную серебра, и велел поддеть кольчугу и не снимать оружия. Но больше ничего унести не вышло. Да и встреча с неудавшейся невестой испугала молодого мужчину — эти безумные глаза и отчаяние во взгляде, от которого цепенело тело ещё несколько недель являлись во снах. По-первости Чеслав жил с привычным княжичу размахом и деньги стремительно исчезали. Потом стал сдерживаться и зимовал достаточно скромно, но… к весне он уже не мог платить за постой в городе и пришел в этот двор. Сейчас на его ладони лежала последняя дюжина монет, почти все — медные и лишь парочка — серебро. Ещё несколько дней и ему придётся продавать кольчугу и меч или голодать под открытым небом.

Или наняться к хоть кому-нибудь, но… Разве он не пытался? Ещё осенью, и зимой, да и тут не оставил надежды. Но раз за разом ему отказывали все купцы и даже младшим гриднем в местные дружины не брали. Опытные люди с первого взгляда видели кто перед ним, что он в княжей дружине не на последних местах сидел, а среди родичей. И будь то беглый воин или изгнанный княжич — он в охране каравана или младшей дружине был лишним. Чеслав пытался выдать себя за вольного волхва или простого воина из охраны каравана, который отстал от купца, но врать не получалось и его гнали прочь, улюлюкая и срамя.

Отчаявшись найти работу, Чеслав стал подумывать отказаться от своей чести княжича, хоть и изгнанного, и податься к лихим людям. Они, поди, рода не спрашивают. Но до сих пор медлил, хоть порой зло думал о встрече с отказавшими ему купцами по другую сторону стрелы.

Мужчина сжал монеты в кулаке, а потом ссыпал их обратно в калиту на поясе. Ухмыльнулся и потёр лицо, заросшее щетиной. Пальцы привычно нащупали шрам — пустяковая была бы рана, царапина, коль её обработать вовремя, но нет. Чеслав спешил уйти подальше от Углеши и их волости, что совсем о себе не позаботился. Царапина воспалилась и долго гноилась, пока не выболела до бугристого красного рубца. Но он ничто рядом с теми шрамами, которые исполосовали сердце — отказ семьи от него, отказы всех, кого он просил о помощи. И даже теперь волхв понимал, что коль чудо приведёт сюда купца с караваном, даже если у обоза не будет охраны, его не возьмут. Просто не возьмут.

Остаётся продать взятые ещё из дома кольчугу и оружие, но… это ничего не изменит, лишь даст лишнюю горсть монет и прожить ещё сколько-то недель в достатке. А потом безоружного возьмут не с большим желанием, чем воина при мече. Хотя надежды наняться охранять караван уже совсем не осталось. Волхв вздохнул и вышел прочь, со двора, по дороге. Он взял направление на юг, надеясь на вольные нравы приморских портов, но даже не задумываясь о долгой дороге до них.

Но далеко от одинокого постоялого двора весна ещё не смогла так полно забрать себе землю и дыхание зимы чувствовалось в ветре и пряталось клочками снега по оврагам. Волость, которую этим утром вспоминал Чеслав, сбрасывала с себя остатки зимней лени и расцветала делами.