Жизнь Бальзака

1 октября Бальзак проснулся в 5 утра, подошел к «Обрыву» и полчаса смотрел на спящий «Мэзон Андрие». Никто не подавал признаков жизни. Тем же утром он покинул Невшатель наверху «чего-то вроде курятника», стиснутый между пятью швейцарскими крестьянами, «как скот, которого везут на базар». Тем не менее ему удавалось полюбоваться видами. В Безансоне он провел день с Шарлем де Бернаром и городским библиотекарем (другом Шарля Нодье), который передал ему слухи: якобы знаменитый романист поехал в Швейцарию, чтобы досадить своим кредиторам, гнавшимся за ним по пятам… Путешествие явно пошло Бальзаку на пользу: «Весь его внешний вид довольно модный, и в то же время он одет со вкусом. Он хорошо говорит – плавно и не напыщенно». «Лучше и охотнее всего он говорит на одну тему: он сам… Он хочет, чтобы его считали королем от литературы, и надеется стать им через шесть лет. Затем его роль как писателя будет сыграна, и он займется политикой, и так далее, и тому подобное». Что же касается Нодье, «он исчезнет без следа, потому что ему не удалось организовать свои труды в одном целом»⁶²⁵.

После возвращения Бальзака в Париж начался один из самых оживленных периодов его жизни. Честная, интеллигентная женщина-издатель, его ровесница Луиза Беше, согласилась издать «Этюды о нравах» в двенадцати томах. Вскоре после этого она поручила Бальзака своему заместителю, Эдмону Верде, самой усердной и исполнительной жертве, о какой только может мечтать писатель. Бальзак возобновил работу над коротким романом под названием «Евгения Гранде». «Евгения Гранде» удостоилась самого теплого приема со стороны критиков из всех произведений Бальзака. Прочитав хвалебные рецензии, Бальзак едва не пожалел о том, что написал роман: все рецензенты как один спрашивали, почему все его романы не могут быть такими же простыми, целомудренными и классически сдержанными⁶²⁶. Бальзак привлек внимание Эвелины к истории любви: преданности Евгении кузену Шарлю. Втайне от скряги-отца Евгения дарит транжире свое маленькое сокровище, состоящее из золотых монет, – совсем как Эвелина, которая тайком давала Бальзаку деньги, чтобы тот расплатился с долгами. Но Бальзак умел переселить свои чувства в оболочку своих персонажей. Он признавался, что он – и старик Гранде, который дрожит над своими сокровищами, ценя их пропорционально усилиям, затраченным на их приобретение, и ущербу, нанесенному соперникам. Гранде не просто объект нравственного осуждения и даже не пример разрушительного воздействия скупости; он воплощает в себе жизненную силу, идею-фикс, и именно в его образе Бальзак поднимается над сентименталистами своего времени. Конец романа поистине гениален. Евгения не умирает мученической смертью, но продолжает жить и постепенно заражается отцовской одержимостью: «Бледный, холодный блеск золота призван подавить ту святую жизнь и ведет женщину, которая была само чувство, к тому, что она с недоверием смотрит на любое изъявление нежности»⁶²⁷. В «Утраченных иллюзиях» Люсьен де Рюбампре, охваченный горем, пишет непристойные песни над трупом своей любовницы; Бальзак написал трагедию в разгар большого счастья.

Самым волнующим результатом прилива творческих сил, вызванного поездкой в Невшатель, стала история странствующего торговца, «прославленного Годиссара». Годиссар говорит и выглядит как карикатура на Бальзака. В наши дни его статуя стоит в центре Вувре: «Насыщенный пороками Парижа, он может влиять на добродушие провинции». Превосходный имитатор, подвижный как ртуть, с грушевидным животом и лицом, напоминающим тыкву, коротконогий, но на удивление живой Годиссар едет в Турень, чтобы продать страховку. Местный шут в Вувре посылает его в дом известного городского сумасшедшего. Затем следует гениальная сцена, в которой каждый собеседник излагает, как ему кажется, разумные доводы, но каждый толкует о своем. В этой сцене угадываются отголоски переписки Бальзака с издателями.

История Годиссара, поистине «героя своего времени», имеет необычное происхождение, которое еще больше приближает автора к его персонажу. Печатник мадам Беше выбрал слишком маленький шрифт, и потому один из томов, составивших «Сцены провинциальной жизни», оказался на восемьдесят страниц короче остальных. Чтобы заполнить пробел, Бальзак с ходу, за одну ночь, придумал «Прославленного Годиссара». Конечно, сюжет зрел и бродил в его голове и он просто записал его, однако даже такой процесс требовал серьезных физических усилий. Если учесть, что Бальзак работал, как обычно, с часу до восьми утра, а в «Прославленном Годиссаре» 14 тысяч слов, он писал в среднем 33,3 слова в минуту, то есть примерно столько же, как если бы медленно печатал на машинке. При письме с такой скоростью изнашивались не только перья. 23 ноября Бальзак записал, что развалилось его кресло, в котором он творил всю ночь. Таким образом, мы получаем недвусмысленное указание на то, как он на самом деле выглядел, когда писал: «Это уже второе кресло, которое развалилось подо мной с тех пор, как я ринулся в последнюю битву». Наверное, последний случай доказывает гипотезу Бальзака о преображении умственной энергии в материальную.

Несмотря на «битву», он по-прежнему находил время, чтобы посылать длинные письма Эвелине. Все они написаны мелким почерком, потому что толстые пакеты чаще всего задерживали на таможне; и все они растянуты до самого низа страницы. Если Эвелина в ответном письме оставляла пустое место в конце письма, Бальзак выражал сомнение в том, что она по-прежнему его любит. Письма к Ганской, страстные и остроумные, служили своего рода отвлекающим маневром, отдыхом от романов. Позже Бальзак признавался: он представлял себя полковником наполеоновской армии, который пишет домой во время отступления из Москвы⁶²⁸. Надо отдать Эвелине должное, она не тянула с ответами. Она поддразнивала Бальзака за сдержанность во время экскурсии на Бильское озеро и спрашивала, почему он не попросил у нее прядь ее волос на память. Потому что, отвечал Бальзак, он хотел бы получить много волос, столько, чтобы сплести цепочку для ее миниатюрного портрета, но не желал «ощипывать милую головку, которую я боготворю». Он сравнивал себя с буридановым ослом, который умирает от голода, не в силах выбрать между двумя стогами сена, расположенными на равном от него расстоянии. Однако, как и с г-жой де Берни, он чувствовал себя вполне в состоянии поглотить оба в одно и то же время – идеал и его физическое воплощение: «Как я обожаю ваш сильный акцент, ваши щедрые, чувственные губы, если позволите мне такое выражение, мой ангел любви. Я работаю день и ночь, чтобы иметь возможность провести с вами две недели в декабре. Я пересеку Юрские горы, когда они покроются снегом, и буду думать о снежно-белых плечах моей любимой». Бальзак был вне себя от предвкушения счастья. Его любовь была как растение, «которое разрастается листьями и ветвями» в его душе; он был птицей, «которая вьет гнездо по прутику, играет с соломинкой, прежде чем укрепить ею гнездо». На самом деле из почвы пробивались и другие ростки, и он начал вить другие гнезда.

Перед самым Рождеством 1833 г. Бальзак отправился в Женеву, захватив с собой рукопись «Евгении Гранде». Прошло чуть более года с тех пор, как он покинул Женеву – опозоренный и униженный. Предстоящую встречу с Эвелиной он называл «развязкой». Переработка романа-катастрофы с маркизой де Кастри была почти завершена.

Он намеревался насладиться местью, так как остановился в том же дешевом номере, какой занимал в октябре 1832 г. Не выдержав тамошних неудобств, переселился в гостиницу «Арка», которая находилась ближе к дому Ганских в квартале Пре-Левек. Последовали ужины, экскурсии, подарки. Эвелина подарила Бальзаку кольцо; он в ответ подарил ей кофейник и айвовое варенье (cotignac). Она приходила к нему в гостиницу на тайные свидания. Позже Бальзак вспоминал, как оба боялись, что их обнаружат. Одна особенно памятная встреча, точные подробности которой нам не известны, состоялась 26 января 1834 г. В тот «незабываемый день» он получил неопровержимые доказательства ее любви. Видимо, в тот же день он в первый раз предложил Эвелине руку и сердце (здоровье Венцеслава Ганского ухудшалось). Разумеется, любовники посетили виллу Диодати и провели день, «который стер тысячу горестей, которые я испытывал там год назад»⁶²⁹.

Через несколько недель Бальзак вычитывал корректуру романа «Не трогайте топор», написанного под влиянием романа с маркизой де Кастри. На последней странице он приписал волшебную дату: «Женева, Пре-Левек, 26 января 1834 г.». Дата знаменовала собой победу над прошлым и, как он надеялся, начало новой эры.

Глава 11 Планирование семьи (1834—1836)

После сорока семи дней блаженства Бальзак в начале февраля 1834 г. вернулся в Париж, перейдя Юрские горы пешком. Он сразу же погрузился в пучину домашних дел, которые едва ли соответствуют выражению «жизнь холостяка». Письмо, в котором он с восторгом описывает сестре Лоре свою прекрасную графиню, содержало следующую бомбу, оброненную походя, даже не начиная нового предложения: «… другая тайна, которую я хочу тебе поведать, заключается в том, что я стал отцом и отныне несу ответственность за сладчайшее существо, невиннейшее создание, которое когда-либо падало с неба, как цветок. Она приходит навещать меня тайно, не прося меня ни писать, ни заботиться о ней, и говорит: “Люби меня год, а я буду любить тебя всю жизнь!”»⁶³⁰

Личность матери ребенка Бальзака много лет оставалась тайной. К счастью, в своем желании как-то отметить важное событие Бальзак оставил несколько подсказок. Второе издание «Евгении Гранде» посвящалось некой «Марии», чье имя уже фигурировало в эпилоге первого издания и чей «портрет», по словам автора, служит «изящнейшим украшением этого произведения». Вдобавок в рукописи обнаруживается, что ссылка на «материнство» Марии была удалена перед публикацией. Бельгийский библиограф и текстолог Спульберг де Ловенжуль предположил, что Мария – это Мария дю Фресне, которой Бальзак в 1847 г. завещал распятие⁶³¹. Через несколько десятилетий еще два бальзаковеда решили выяснить, прав ли он⁶³².

Наследники не всегда охотно пускают в семейные архивы тех, кто предполагает наличие побочной линии, особенно если речь идет о знаменитости. Однако в 1946 г. племянник дочери Бальзака с радостью подтвердил часть гипотезы. Мария дю Фресне, родившаяся в 1809 г., была дочерью мелкой писательницы Адели Даминуа. Среди ее бумаг нашелся экземпляр второго издания «Евгении Гранде», в котором впервые появилось посвящение «Марии». Как ни странно, страница с посвящением взята из позднейшего издания романа, который был опубликован лишь после 1870 г., через двадцать лет после смерти Бальзака. Внимательный осмотр переплета показал, что страницу вшили фиолетовой нитью. Видимо, произошло следующее. Получив от Бальзака книгу, Мария вырвала страницу с компрометирующей ее надписью, чтобы ее не нашел муж. Затем, некоторое время спустя после смерти мужа в 1866 г., она взяла посвящение из последующего издания и восстановила свое имя в нужном месте. То, что она сделала это почти через сорок лет после того, как предложила себя Бальзаку, предполагает, что она сдержала слово: «Люби меня год, а я буду любить тебя всю свою жизнь!»…

Бальзака новость об отцовстве обрадовала – так обрадовала, что он стал называть себя «отцом» задолго до рождения ребенка, так же как он объявлял романы «законченными», как только решал их написать. Марию Каролину зачали лишь в сентябре 1832 г., до отъезда Бальзака в Невшатель, а родилась она в Сартрувилле (где у М. дю Фресне имелся дом) 4 июня 1834 г. Племянник вспоминал, что слышал от своей тетки, Марии Каролины, что Бальзак приходил к ней на первое причастие и часто навещал ее. Он интересовался ее успехами и играл с ней. Воспоминания согласуются с двумя краткими упоминаниями девочки в письмах Эвелине. Бальзак написал ей о дочери гораздо позже, в 1848 г., считая, что уже может поведать старые тайны: «Я люблю Анну (дочь Эвелины. – Авт.) несравненно больше той девочки, которую я вижу раз в десять лет», «Два послания приглашали меня встретиться с мадемуазель Марией завтра в два часа на Елисейских Полях, чтобы я увидел, какой она стала красавицей»⁶³³. Слово «встретиться» подчеркнуто, подразумевая, что, подобно многим тайным любовникам и отцам в «Человеческой комедии»⁶³⁴, Бальзаку приходилось довольствоваться беглым взглядом, «случайной» встречей в людном месте. Любопытно, всего через полгода после рождения Марии, в другой предостерегающей сцене, он показал, как отец Горио семенит по Елисейским Полям в солнечные дни, чтобы посмотреть, как его дочери проезжают мимо в каретах⁶³⁵.

У нас нет стопроцентных доказательств отцовства Бальзака, но сам он, очевидно, верил своей любовнице. Портрет Марии Каролины в юности не может служить научным доказательством, но можно сказать с уверенностью, что импозантное, благородное лицо, большая голова, выразительный нос и черные живые глаза определенно не свидетельствуют о противном. Мать Марии Каролины ее внучатый племянник запомнил женщиной крупной, непривлекательной, даже мужеподобной, с рябым лицом; но Бальзак видел в ней мать своего ребенка. И хотя, как подметил Суинберн, не многие писатели настолько жестоки к своим «детям», Бальзак иногда бывал более любящим, чем его персонажи, даже в создании портретов. «Я недостаточно красива для него», – думает Евгения, когда влюбляется в своего красивого кузена Шарля.