Жизнь на двоих

Хотя пару раз она ловила на себе задумчивые взгляды принца, но в них не было ничего осуждающего – он просто смотрел, будто пытался что-то понять. София же, в свою очередь, прекрасно понимала, что Арчибальд, как человек более чем неглупый, должен догадываться о ее связи с императором. Сложить два и два нетрудно – ее влюбленность, сильная ревность Виктории, затем чудесное спасение и возвращение во дворец – во всем этом прослеживался определенный вектор, и вряд ли он был непонятен Арчибальду. Как и Гектору Дайду.

Впрочем, по-настоящему Софии не казалось важным то, что думает тот или другой – она решила быть с Ареном, и мысли посторонних людей ее не волновали.

Вот только Виктория не была совсем уж посторонним человеком – и София, когда увидела императрицу за обеденным столом, ощутила сильнейшую волну смущения. Это не было ни стыдом, ни ревностью, ни злостью – лишь неловкостью за ложь и обман, которые теперь всегда будут стоять между ними.

Но София знала, что так случится, и учитывала это, когда переносилась в комнату к Арену, поэтому теперь она лишь на пару мгновений опустила глаза, переводя дыхание и отпуская собственное смущение, как выпускают птицу в небо, – и оно улетело, покинув ее и оставив в сердце лишь спокойное смирение и ощущение правильности своего поступка.

Пусть будет так.

Вольф Ассиус

За обедом в эту субботу присутствовал новый для Софии человек – муж Анны, Вольф Ассиус, глава Комитета культуры, науки и образования. Это был не слишком высокий мужчина с тяжелой челюстью, широкими кустистыми бровями, гладко выбритым лицом, карими глазами и короткими темными волосами, которые уже начинали кое-где серебриться. Выглядел он уставшим, но счастливым, и принцесса, комментируя тот факт, что муж появился за общим столом впервые за последний месяц, сказала, мягко улыбаясь супругу:

– У Вольфа первый полноценный выходной за три недели. Очень много работы. Надеюсь, Арен все же займется разделением комитета и отделит от тебя хотя бы здравоохранение, дорогой…

– Займусь, – раздался голос из вспыхнувшего в камине огня, и следом в столовую шагнул император. Кивнул присутствующим, обнял детей и опустился на свое место, сохраняя настолько невозмутимо-холодное выражение лица, что София невольно восхитилась.

В ответ на это восхищение ее тихонько пощекотало его весельем, и девушка с трудом сдержала улыбку, на всякий случай спрятав ее за глотком воды из бокала.

И так было все время, пока они обедали, – с одной стороны, София видела бесстрастное лицо Арена, а с другой – ощущала его настоящие эмоции. Почти все они были направлены на нее, и это оказалось безумно приятно – он словно обнимал девушку, словно касался, только не телом, а душой.

Ни Ванессы, ни Анастасии за столом не было: они должны были вернуться с моря только в понедельник, – но и Адриана не наблюдалось. София о нем ничего не слышала – да и, по правде говоря, она о нем не думала все эти дни, поэтому не представляла, где он. Неужели замешан в покушении на Агату?

Очень хотелось спросить, но девушка сдержалась – потом узнает у Арена, как только они останутся наедине.

Поскорее бы.

Обед, слава Защитнику, прошел благополучно, хотя император понимал: вряд ли это надолго. Стоит только Виктории что-то заметить – а рано или поздно это должно случиться, – как она вновь слетит с катушек и начнет устраивать сцены, возможно, даже за обедом. Пока все было благополучно, но Арен не верил в устойчивость этого благополучия, слишком уж хорошо он знал собственную супругу.

А София молодец – держалась стойко и спокойно. Император ощущал ее уверенность и не мог до конца поверить в то, что она действительно решилась быть с ним. Он прекрасно понимал, насколько ей непросто – гораздо проще отказаться от такого сомнительного счастья.

Хотя… кого он обманывает? София любит его, а отказаться от любви практически невозможно. Даже он не смог этого сделать, сдался, не сдержал слово, данное Вагариусу и самому себе.

После обеда Арен около часа провел с начальником охраны дворца, выслушивая отчет о том, что сделано за последние дни – менялись абсолютно все замки и амулеты, проверялись сотрудники и допуски к помещениям, дворцовая территория обыскивалась, и императору, когда он слушал доклад Ральфа, казалось: будь он даже мышью, уже сбежал бы отсюда подальше, а кто-то покрупнее вроде крысы и вовсе не должен проскочить.

Другое дело – крысы в лоне семьи…

Гектор Дайд, пришедший на совещание сразу после Ральфа Рильо, выглядел хмурым и неприветливым.

– Результатов задержания нет, как я понимаю? – уточнил Арен, глядя на почти злое лицо главного дознавателя, и тот усмехнулся. В эмоциях его накопилось так много раздражения, что император все-таки поставил эмпатический щит, вдруг подумав, что в последнее время стал делать это чаще. Почему-то после случившегося с Софией ему стало тяжелее выносить любой негатив, и даже эмоции Гектора, которые раньше почти никогда не раздражали, вызывали ломоту в висках.

– Результаты есть всегда, но их пока мало и доказательной базы на этом не построишь. Задержанных и их родственников допрашивают, кое-что мы выяснили – например, жена Арвена Асириуса утверждает, что он в последнее время пропадал в своей лаборатории, изготавливая какие-то артефакты. Естественно, пропадал – на портальную ловушку все-таки нужно время, даже если были заготовки, работы там достаточно. А еще ему требовалось изготовить артефакты, блокирующие ваш перенос к музею… Но само по себе пропадание в лаборатории – не преступление и не доказательство.

– А что на месте? Обыскали?

– Конечно. Чисто. Ну, почти – совсем чисто все-таки бывает очень редко. Мы нашли у Арвена небольшой кусок мартогена – этот металл используется для изготовления любых портальных артефактов. С учетом того, что артефакторика – его специальность, это тоже сомнительное доказательство. Крови Аарона в его лаборатории нет.

– Естественно…

– Все случается, ваше величество, – буркнул Гектор. – Особенно когда преступник верит в то, что все сделал идеально. Но для Арвена это было бы глупо, особенно с учетом того, что Агата осталась жива, а значит, ни о какой идеальности не может идти и речи.

– Что говорит он сам?

– Он пока не разговаривает, – скривился дознаватель. – Молчит, гнида. И это хорошо. Значит, ему есть что сказать. Так всегда и бывает – когда подозреваемому сказать нечего, он говорит, а когда есть – молчит. Понимает – если случайно ляпнет что-то не то, мы его постепенно за эту ниточку размотаем, раскрутим, вытянем остальное. Жаль, что у нас пытки запрещены, а то было бы как в Корго – щелк щипцами перед носом, и подозреваемый готов признаться в чем угодно, хоть в убийстве, хоть в краже, лишь бы ему ничего не отрезали.