Жизнь прекрасна, братец мой

Зимой 1938-го Измаила снова арестовали. Отправили в Анкару Поместили в одиночную камеру в военной тюрьме. То, что называют одиночкой, — каменная комната. Окно с решеткой, стекол нет. Внутрь попадает снег. Пол — цементный. Какие там тюфяки, подушки — тонкого одеяла даже не дали, зверье. Шагая туда-сюда по камере, Измаил вспомнил события тринадцатилетней давности: как в измирской хижине волоски одеяла кололи ему подбородок и как Ахмед все никак не мог погасить лампу.

После того как Измаил был осужден в Анкаре и был отправлен в стамбульскую тюрьму Мехтерхане, он смог увидеться с Нериман.

— Меня здесь не оставят, отправят куда-нибудь. Посмотрим, куда на этот раз.

Нериман с трудом сдерживала слезы. Затем, пытаясь улыбнуться, сказала:

— Я поговорила с адвокатом. Оказывается, пока ты в тюрьме, мы можем пожениться. Давай уже распишемся, братец мой. Если я буду твоей женой, то будет легче разыскивать тебя. В какую бы тюрьму тебя ни отправили, я туда приеду. Может быть, мне и не разрешат учительствовать, но я буду шить, так что проживем.

Месяц спустя рано-рано утром один морской офицер, два унтер-офицера и трое матросов, надев Измаилу на руки наручники, не сказав, что происходит и куда его везут, вывели его из Мехтерхане, посадили на какой-то военный катер у моста рядом с пристанью Кадыкёй и отвезли на большой военный корабль «Эркин», плавучую базу подводных лодок, стоявший на якоре у Принцевых островов. Измаил в дороге пытался разобраться, что происходит. Внезапно он вспомнил морского унтер-офицера Ферхата. Правда, они просто здоровались по утрам, и только. Один или два раза сидели в одной пивной за соседними столиками.

На корабле «Эркин» Измаила бросили в матросский гальюн. Иллюминаторы в гальюне задраили. На полу по щиколотку — моча, в моче плавают нечистоты. Такая вонь, такая вонь, да еще жара. Некоторое время Измаил стоял. Посвистел. Посмотрел в задраенный дверной иллюминатор. Увидел голову какого-то офицера. Эта голова исчезла, показалась другая. «Господа офицеры смотрят, что я буду делать». Он сел прямо в мочу. Закурил. Затянул песенку. В голове только один вопрос: зачем меня сюда привезли?

Под вечер его вывели из гальюна. Сопровождаемый двумя матросами с винтовками и одним унтер-офицером, он спустился по нескольким трапам, по узким металлическим и извилистым трапам. Открылась железная дверь, Измаила втолкнули в темноту. Дверь закрылась. Он ощупал все вокруг — канаты, бобины, бочонки и тому подобное. Трюм. Он снял рубаху. Снял штаны. Остался только в кальсонах. Но все равно нестерпимо жарко. Сел на сваленный в кучу канат. Глаза его немного привыкли к темноте. Он заснул.

— Вставай… Одевайся…

Его ослепил свет электрического фонаря, направленный прямо в лицо. Он отвернулся.

— Вставай… Одевайся…

Свет фонаря скользил по канатам и бобинам, по бочонкам, по железным стенам трюма. Измаил увидел, что фонарь держит офицер в белой форме. За спиной офицера в тесном железном, отливающим свинцом коридоре, опутанном узлами труб, под желтым светом электрических ламп — два матроса с винтовками. Ночь ли, день — неясно, ведь лампы светили и когда его привели сюда. Он оделся.

— Выходи.

Следом за Измаилом матросы с офицером начали подниматься по железным трапам. Корабль дрожит. Шум работающих двигателей. Измаил подумал: «Отплыли».

— Сворачивай налево.

Они оказались на тесной площадке, зарешеченной с четырех сторон, справа и слева, сверху и снизу обмотанной каким-то трубами, трубочками и спутанными электрическими проводами. Измаил, свернув налево, начал опять подниматься по трапу. «Ведут на допрос. Но зачем? О чем будут спрашивать? Что им надо от меня?»

Они вышли на палубу — в ночь, на прохладу.

— Иди вперед. Не оборачивайся.

Впереди у Измаила — никого, кроме звездной ночи. На палубе безмолвие. Шум двигателей забивает ропот волн. В темноте — безбрежное море без конца и без края, и только белеют гребешки. Корабль «Эркин» медленно плывет по волнам. «А ведь никто не знает, что я здесь, — вдруг пришло в голову Измаилу. — Но ведь когда меня забирали из тюрьмы, подписывали же какие-то бумаги. И куда же мы теперь направляемся? Страшно ли мне? Еще нет…»

— Иди и не оборачивайся.

Уже и идти-то некуда. Через пару шагов будет борт.

— Стой!

Он остановился. Услышал за спиной щелканье затворов. Внезапно ему вспомнился Мустафа Субхи и его товарищи. «Значит, мне выстрелят в спину и бросят в море. Но почему? Если эти мерзавцы решили от меня избавиться, то можно было сделать это гораздо проще. И почему они решили избавиться именно от меня?» Мысли пронеслись у него в голове беспорядочным роем. «Нужно повернуться и броситься на них». Он обернулся. Увидел в темноте белую форму офицера и стволы двух винтовок со штыками, нацеленные на него. И в тот же миг рядом с первым офицером возник второй. Что-то прошептал тому на ухо. Первый офицер приказал Измаилу:

— Повернись, шагай!

Они спустились по тому же трапу. Измаил вновь вступил в темноту трюма. Разделся. Лег на канатах. «Фокусы мне показывают. Но зачем же они привезли меня сюда?»

Той ночью Измаилу приснился сон. Они с Нериман на галеоне, в кормовой надстройке. Галеон мчится на всех парусах. Парусов так много и они так надуты, что, кажется, галеон сейчас взлетит. Штурвал — даже не штурвал, а огромный ворот — крутит Хайр ад-Дин Барбаросса. [42] Борода у Барбароссы — ярко-рыжая. Нериман спрашивает у Барбароссы:

42

Хызыр-реис Хайр ад-Дин-паша (1475–1546), по прозвищу Барбаросса (Рыжебородый) — османский флотоводец и вельможа, в прошлом пират. После признания власти Османской империи получил от султана Сулеймана Великолепного должность главнокомандующего османским флотом.

— Почему у вас такая рыжая борода?

— Вместо того чтобы смотреть на мою бороду, — отвечает Барбаросса, — взгляни лучше на бороду своего мужа.

У Измаила до пупа тянется огромная зеленая борода. Внезапно они с Нериман оказываются посреди некошеного зеленого луга где-то у Босфора — где именно, Измаил понять не может. Они лежат на спине и смотрят на большие белые облака. Протянув руку, он словно невзначай касается груди Нериман.

— Что ты делаешь? — спрашивает Нериман.

— Разве я тебе не муж?

— Мы же еще не поженились!

— Почему не поженились?

— Потому что мое свадебное платье не готово.

— Ну а когда будет готово?

— Завтра.

Хайр ад-Дин Барбаросса говорит:

— Мы направляемся в Одессу. Если ветер не стихнет.

Нериман говорит:

— Я в Одессу не поеду.

Измаил говорит:

— Я познакомлю тебя с Крупской.

— Крупская разве не умерла?

— С чего бы ей умирать? — спрашивает Измаил.

Но он понимает, что не может узнать, умерла Крупская или нет.

Ахмед с Осман-беем, а еще — Юсуф, но лица Юсуфа Измаил не видит. Они в комнатке над конюшней постоялого двора «Погонщик». Им слышно, как звенят колокольчики и подвески на сбруе мулов; они проводят заседание суда. Ахмед говорит Измаилу:

— Сегодня ночью ты, Измаил, будь прокурором вместо меня.

Измаил просит пять лет тюремного заключения для офицера в белой форме, который светил ему в глаза электрическим фонарем. Нериман говорит:

— Ты безжалостный.

— Какая может быть жалость? — кричит Измаил.