Жизнь Шаляпина. Триумф

– А костюмы? – беспокойно спросил Шаляпин.

– Костюмы? Если не будут готовы, все согласны играть в старых. Ты заметил, что вообще всем все стало все равно… Я болен, и очень, и мне очень плохо от всех этих волнений, думаю, что вообще прекращу вовсе свою декорационную деятельность, кроме неприятностей, ничего не выходит. И Теляковскому будет спокойнее, а то получается, что деньги за декорации я беру регулярно, ничего не успеваю сдать вовремя, всех волную, словом, этакий злодей.

И Головин рассказал, что из-за болезни сердца он уехал из Петербурга, поселился в Царском Селе, где прекрасный воздух и где, скорее всего, он будет изолирован от повседневных тревог театральной жизни. Но так казалось только на первых порах, вскоре он убедился в этом: удаленность от источника беспокойства еще сильнее и глубже волновала сердце своей неизвестностью.

Нелегко было и Теляковскому, нападки на которого следовали с регулярностью железнодорожных поездов. Особенно недовольны своим положением были хористы, получавшие небольшое вознаграждение за свой каторжный труд. Волновал всех вопрос о пенсиях. Теляковский добился того, что всех без исключения увольняемых на пенсию хористов в год увольнения переводили в артисты третьего разряда, а это означало, что получать пенсию они смогут в 500 рублей; тоже не так уж много, но все-таки почти в два раза больше, чем хористам. Но жизнь дорожала, содержание хористам, как и всем штатным работникам, увеличили на тридцать процентов, а пенсия осталась такой же. И снова возникли недовольные разговоры о недостаточности пенсии. Но если б только дело ограничивалось разговорами. Некоторые хористы стали опаздывать на спектакли, небрежно относиться к репетициям, вовсе не приходили, ничем не объясняя свое отсутствие. С этим невозможно было мириться. И Теляковский распорядился штрафовать за подобные «деяния». За одиннадцать дней после этого указания насчитали двадцать таких проступков. Последовали штрафы от пяти до десяти рублей с предупреждением, что в случае повторения будут уволены со службы.

Недовольство в Мариинском театре росло, Теляковский пытался узнать через информаторов, что замышляет хор, но ему это не удалось. И никто не предполагал, что не пройдет и нескольких недель, как разразится такой скандал, который столь драматически отзовется на судьбе Федора Ивановича, принесет ему немало горьких переживаний.

5 января 1911 года успешно прошла генеральная репетиция «Бориса Годунова» в Мариинском. Шаляпин, недовольный постановкой Мейерхольда, успел кое-что поправить, убрать некоторые «излишества», которые нагородил по своему обыкновению режиссер. Так что уже ничто не могло помешать его исполнению любимой партии в Мариинском, где он еще ее не исполнял.

6 января 1911 года театр был переполнен.

Точную и правдивую картину происшедшего в этот вечер воспроизводит Владимир Аркадьевич Теляковский в своих «Воспоминаниях»:

«К началу спектакля в царскую ложу прибыл царь с дочерью Ольгой Николаевной, вдовствующая императрица и многие члены императорской фамилии. В ложах находились министры, было немало лиц государственной свиты, придворных, представителей высшего общества, финансового мира и разных других слоев Петербурга. Царило приподнятое настроение. Все ждали необыкновенного спектакля, так как еще накануне в городе стало известно, что генеральная репетиция прошла с выдающимся успехом.

Во время третьего действия (сцена Бориса Годунова с Шуйским) меня вызвал полицмейстер Мариинского театра полковник Леер и сообщил, что один из сторожей слышал случайно разговор хористов и что эти последние по каким-то соображениям собираются пропеть гимн, стоя на коленях, чего никогда в императорских театрах не бывало.

Я вернулся в зрительный зал, где я в тот вечер сидел на своем кресле в первом ряду с министром двора, и сказал ему:

– Сейчас произойдет какая-то демонстрация.

– Какая? – с беспокойством спросил Фредерикс.

– Сам не знаю.

– Какой же вы директор, если не знаете, что у вас в театре может происходить.

– Театр – организм сложный, – отвечал я, – и другой раз, несмотря на все принятые администрацией меры, всегда может что-нибудь случиться.

– Но как же вам, опытному директору, неизвестно настроение ваших подчиненных?

– Настроение хора, как я знаю, неважное в связи с вопросом о пенсиях, о чем я вам уже говорил.

– Что же вы думаете делать? – возразил министр.

– Постараюсь действовать согласно обстоятельствам. Сейчас пойду на сцену спросить Тартакова, не знает ли он чего-нибудь нового. В антракте он еще ничего не знал, несмотря на то, что за хором он все время наблюдает посредством своих помощников.

Я поспешил пройти в свою ложу и немедленно вызвал Тартакова.

Тартаков был озабочен и взволнован.

– Что у вас тут готовится? – спросил я.

– А черт их знает, – ответил Иоаким Викторович. – Что-то будет, но что именно – не знаю. Мои помощники следят, но хористы их сторонятся, говорят шепотком, запираются в уборных. Теперь большинство на сцене и не расходятся (в третьем акте «Бориса Годунова» хор не занят).

Как раз в это время кончился третий акт. Выходили на вызовы. Последний раз вышел Шаляпин и ушел к себе в уборную, довольный успехом и приемом.

Оркестр уже разошелся, капельмейстера Коутса на дирижерском месте не было, из партера стали понемногу выходить. Царская фамилия все еще находилась в ложе.

Неожиданно в зале раздались отдельные возгласы:

– Гимн!..

Почему гимн был потребован публикой, для меня так и осталось не совсем выясненным. Подстроили ли это сами хористы, поручив крикнуть «гимн» кому-либо из своих знакомых? Было ли это устроено дворцовым комендантом генерал-адъютантом Дедюлиным, который был большой любитель устраивать подобные манифестации при помощи чинов охраны? Сказать трудно.

В тот вечер не было никакой причины исполнять гимн, ибо спектакль был обыкновенный и происходил в обыкновенный день.

«Начинается», – подумал я, когда единичные возгласы с требованием гимна стали подхватываться публикой.

Ввиду отсутствия оркестрантов на местах гимн не мог быть немедленно исполнен.

Вдруг за спущенным занавесом неожиданно, при неутихшем говоре зрительного зала, хор начал петь гимн а капелла, без оркестра. Исполнение гимна без оркестра, а главное – при спущенном занавесе – никогда не практиковалось в театре.

«Начинается», – думал я.

Когда артисты, уже разошедшиеся по уборным, узнали об исполнении гимна хором, они тоже стали выходить на сцену, ибо, по правилам, при пении гимна должны были выходить на сцену и принимать участие в пении все артисты-солисты, хотя бы они были в это время и не в костюме.

Когда занавес, из-за которого раздавалось пение гимна, взвился, весь хор опустился на колени, обернувшись лицом к царской ложе.

Ближе всего к царской ложе стояла на коленях артистка Е.И. Збруева.

Услышав, что поют гимн, на сцену вышел и Шаляпин.

Он вошел в дверь терема (оставалась декорация третьего акта), и его высокая фигура казалась еще выше наряду с коленопреклоненной толпой.

Увидев хор на коленях, Шаляпин стал пятиться назад, но хористы дверь из терема загородили.

Шаляпин смотрел в направлении моей ложи, будто спрашивая, что делать ему.

Я указал ему кивком головы, что он сам видит, что происходит на сцене.

Как бы Шаляпин ни поступил – во всяком случае он остался бы виноват. Если он станет на колени – зачем встал? Если не станет – зачем он один остался стоять? Продолжать стоять, когда все опустились на колени, – это было бы объяснено как демонстрация. Шаляпин опустился на колено.