Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Политические происшествия принудили родителей Иды отправиться из Италию в Голландию. На дороге, желая спасти одного из старых своих служителей, упавшего в замерзшие волны Вааля, отец Иды получил болезнь, от которой через несколько дней умер. Переполненная горестью г-жа Фан-Иальд не хотела оставить местность, хранившую такие дорогие и жестокие воспоминания; она купила скромный домик в деревне Валь*** против того самого места, где умер ее муж. Ученье Иды было прекращено; ей был позволен свободный выбор книг для чтения и распоряжение своим временем. Так прошло два года. Предоставленная самой себе, молоденькая девушка в обществе старого слуги она каждый день делала длинную прогулку верхом. Ей еще не было двенадцати лет, но она была уже довольно велика и сильна, так что ей казалось лет пятнадцать. Она сама остроумно говорит: «по росту и фигуре я была уже почти женщина, но по рассудку я была еще ребенок.

Женщина-ребенок, без руководителя, без советов, как она могла не сделать какого-нибудь дурачества? И она сделала его.

В окрестностях одного замка она однажды встретилась с молодым голландцем Жаком фан М., сыном владетеля этого замка, который гуляя, разговаривал с нею. Они встретились и на другой и на третий день. Между тем старый слуга Вильгельм находил неприличными эти совершено невинные разговоры на прогулках, о которых Ида боялась сказать своей матери. Вильгельм сердился… так что же? они будут видеться тайком… вот и все!

На самом деле, Ида написала молодому человеку следующее письмо:

«Я знаю, что делаю дурно, что пишу к вам, потому что скрываюсь от матушки и обманываю старого слугу, который будет иметь право меня презирать; но вы должны узнать, что я не могу больше прогуливаться с вами; Вильгельм сказал мне, что это неприлично. Между тем, если вам угодно, вместо того, чтобы прогуливаться по большим дорогам, приходите посетить мои цветники, мой птичник; мне все это надоедает, но думаю, что с вами я могу еще забавляться ими. Каждое утро, в течение часа, я рисую в небольшом павильоне, в который есть вход с большого луга; затем я немного учусь или занимаюсь музыкой; наконец я завтракаю с мамашей и не вижу ее с десяти часов до трех. Если вы хотите прийти утром к маленькой двери павильона; я могу отворить ее, и мы устроим наши свиданья каждый день; это меня несколько развлечет, не беспокоя и не опечаливая моей доброй матушки.»

Иде было только двенадцать лет, когда она писала это письмо; любовь всего менее входила в желание соединиться с молодым голландцем. Иде хотелось рассеяться от тяготившего над ней уединения.

Но Жаку Фан М. было двадцать четыре года и если вообще дети голландцев не считаются вулканами любви, то также не доказано, что они более других нечувствительны к обольщению. Жак Фан М. поспешил на призыв Иды, и три или четыре первые свидания прошли в самых невинных разговорах. Он учил ее голландскому языку, она его – итальянскому; даже сам суровый Вильгельм мог бы подслушивать у дверей, не обеспокоившись ни от единого слова. Но в одно утро они сидели рядом… и ничего не понимая в трепете своего возлюбленного, Ида тоже начала его разделять. Он был красив собою, высок ростом и исполнен изящества и благородства.

– Как вы прелестны! сказал он.

Она не отвечала, но ее улыбающиеся губки говорили: «Вы тоже очень хороши собой!»

– Как я вас люблю! продолжал он.

Она молчала; но вся зарумянилась, положив свою голову на плечо молодого человека, губы которого, как будто привлеченные магнитом, соединились с ее, она в долгом и вкусном поцелуе дала ему понять, что и она его любит.

Потом? Потом ничего. У фан М. было честное сердце; он стыдился бы украденного блаженства и вместо того, чтобы совершить новую ошибку, он немедленно принял важное решение.

Он прямо отправился к г-же фан Иольд, просить руки ее дочери.

Мы пройдем молчанием различные обстоятельства задержавшая, но не помешавшие замужеству Иды. Потребовалось три недели, чтобы ей минуло тринадцать лет, когда в новой церкви Амстердама она поклялась в вечной верности Жаку фан М.

Сделавшись мужем этого ребенка фан М., вместо того, чтобы посвятить себя его моральному развитию, научить его уважению долга, о чем он даже думал, – через восемь или десять медовых месяцев, вдруг восхитился революцией, начавшейся во Франции и горячо отдался ее принципам, политика переучила его, а политика враг супружеского счастья. Невозможно идти во главе социальных реформ и заниматься домашним хозяйством. Бросив Брюссель, где он дотоле жил с Идой он привез ее в конце августа 1792 года в Лилль, где все готовилось к тому, чтобы выдержать осаду императорских войск

Бедный фан M!.. Что было ему делать в Лилле со своей женой!

Пусть сама Ида рассказывает, кто был первый французский офицер, которого она одарила своей благосклонностью.

«Состояние и имя моего мужа, решение, которое он принял скорее отказаться от своего отечества, по крайней мере на время, чем отступиться от своих либеральных убеждений, привлекли на него, а также и на меня, всеобщее внимание и любопытство. Через несколько дней двери всех первых домов в Лилле были для нас открыты.

«Стремление фан М. служить делу свободы в Нидерландах, ставило его в ежедневные сношения с французскими офицерами. Генерал Фан Долен, двоюродный брат моего мужа, однажды представил нам некоторых из этих офицеров. Я назову одного из них, – молодого Мареско, уже замеченного в армии, в которой он служил очень недавно. В течение этого визита взгляды этих господ часто обращались на меня; в этой толпе обожателей я замечала только Мареско: казалось лестное удивление, с которым он меня рассматривал, в первый раз дало мне почувствовать цену красоты; глаза мои встречались с его глазами, когда он был передо мной, и когда он уже ушел, я все еще его видела.»

«Я часто потом видала Мареско; тогда он был только еще капитаном, но его уже доказанная заслуга, его храбрость и приятность характера заставляли смотреть на него уже не так, как на других офицеров, опередивших его в военной иерархии. Я с удовольствием слушала все, что говорилось хорошего об этом молодом офицере, и мое воображение каждый день наделяло его новыми качествами. В его присутствии я конфузилась и смущалась. Я чувствовала удовольствие, смешанное с беспокойством; я желала бы непрестанно его видеть, а между тем дрожала, входя в залу, где надеялась его встретить.

Состояние моего сердца имело для меня такую сладость, что я не раздумывая, не подозревая даже опасности, всецело предавалась уединению.

«Город давал праздник, на который муж мой и я были приглашены. Я была предметом всяческих любезностей, но из всех похвал, которыми меня осыпали, я не могла скрыть, что придаю значение только почтению Мареско».

«С этой минуты установилось между нами непризнанное сношение, сделавшее тем более быстрые успехи, что я полагала его основанным единственно на совершенной симпатии наших мыслей и чувств. В Лилле было много женщин, которые были принимаемы даже в некоторых уважаемых обществах, но которые не имели никакого значения в лучших домах; их двусмысленная репутация, ложное положение, занимаемое ими в свете, внушали мне справедливое отвращение».

«Фан М. вместо того, чтобы поощрить эту разборчивость, не имевшую ничего преувеличенного, старался, напротив, победить то, что он называл моими предрассудками. В тот самый день, когда моя строгость вызвала с его стороны насмешки и упреки против Мареско, я взяла его в посредники, он отдал мне справедливость. Я гордилась его одобрением и мало-помалу привыкла брать его в судьи всех моих действий или скорее в поверенные моих тайных мыслей».

«Таким образом, в глубокой беспечности я быстро приближалась к бездне. Я любила безумно, еще сама не зная об этом. Когда я вернулась к самой себе и разобрала состояние моей души, было уже поздно: я была потеряна».