Жора, Иваныч, Саша и Сашенька

Впрочем, нет – неправда. А сами глаза? Красивые зеленые глаза с грустинкой в полуулыбке. Глаза с иконы. Те, которые, как ему казалось, готовы к жертве, готовы отдать все, что у них есть. Эти глаза обещали блаженства земной жизни – все, что мужчина ждет от женщины друга, где эти качества, сливаясь воедино, окрашивают черно-белую жизнь всеми цветами радуги. Глаза светились притягивающим светом, делая их родными. И от этого казалось – с Сашенькой он был знаком всегда. Никогда и всегда. Как это непонятно, и как в то же самое время сладостно – видеть в еще чужой женщине что-то свое, что-то до боли в груди родное. То, что хочется вобрать в себя без остатка и отдать этому всего себя. И тоже без остатка.

Саша беспросветно заболел прелестным и обворожительным существом. Заболел желанием видеть постоянно умилявшую почти до слез незавершенную улыбку, слышать мягкий, проникающий в самое сердце голос, вдыхать сладостный аромат, исходящий от волос и уносящий в иные сферы реальности. В конце концов, он желал обладать ею, ни на миг не признаваясь себе в этом, даже мыслью боясь оскорбить девушку, как будто это было чем-то постыдным в данной ситуации. Потому что любил ее. И потому что понимал – это на всю оставшуюся жизнь.

Через три дня, набравшись, наконец, мужества, позвонил, услышал обволакивающий сознание грудной голос:

– Але?

От этого стушевался, забыл, что хотел сказать. Все заготовленные фразы куда-то исчезли, испарились.

– Але-о? Говорите… Вас не слышно…

Стало стыдно за себя, и это подавило робость.

– Але… Сашенька, здравствуйте, – хотел сказать «это Саша», но мгновенно передумал, – Это Александр. Помните меня? Нас с вами на днях познакомили у Михайловых: Ирина – ваша подруга, а Кирилл – мой друг. Вспомнили?

Показалось, что изъясняется – как с ребенком, но не мог остановиться, боялся, что она вдруг скажет: «Ну и что? Ну, знакомили и знакомили. Что тут такого? Вечеринка закончилась, ну и будь здоров».

– Да, Александр, я помню вас.

Вечность, навалившись тишиной, стала бессовестно растягивать мгновения. Паузу надо срочно заполнять, слишком еще рано молчать в телефон, наслаждаясь иллюзией близости.

– Сашенька, вы не против, если я вас приглашу на чашечку кофе как-нибудь.

И снова слухом завладела тишина, отсчитывая секунды толчками крови из сердца в артерии. В какой-то момент Александру даже показалось, что это неполадки на линии. Но вслед за мыслью в сознание уже вторгался радостью голос Сашеньки.

– Нет, Александр, я не против, – ее тихая плавная речь завораживала каким-то почти неосязаемым ритмом, ее голос гипнотизировал и без того уже околдованное сознание, – А какова цель нашей встречи? Вам нужен дизайнер или спутница жизни? – на том конце провода явно улыбнулись, он это понял и по фразе, и по тону голоса, хотя ни единого смешка не услышал. Для него это многое значило: по крайней мере, над ним самим не смеются. Хотя, конечно, это может быть и самонадеянный вывод.

– Нет, Сашенька, никакой цели, – разум дальновидно лгал, – просто хочется увидеть вас, поговорить. Вы мне показались очень интересным собеседником. У нас есть много общего, и мне кажется, вам тоже это будет интересно.

Снова возникла пауза. За последнюю фразу ему на миг даже стало неудобно. Как он может утверждать – что ей интересно, а что – нет. Но ответ не оставил от этого неудобства и следа.

– Да, Александр, я согласна.

День выдался теплый не по-осеннему. Сказывалось бабье лето. Еще позавчера накрапывал дождь, и улицы неуютно заполнялись ветрами, проникающими под одежду сыростью и холодом. А сегодня – за двадцать. Солнце сияет. Ветра нет. Ну впрямь – лето. Народ подразделся. Подростки и вовсе сплошь и рядом – без рукавов: даже утром, когда еще чувствуется прохлада сентября, молодость не желает сдавать позиций – игнорирует одежду потеплей.

Летнее кафе, где Саша и Сашенька договорились встретиться, прилепилось к стене одного из небольших магазинчиков, что располагались на «древних» городских улочках среди стилизованной старины. Здесь – красиво и уютно. За деревянным, диагонально сколоченным штакетником, с просветами в виде ромбов, небольшие столики застланы пурпурными короткими скатертями. На единственной стене – декоративные картины, своими абстрактными образами связывают воедино все мелкие детали интерьера. Ничего особенного. Таких местечек в городе – пруд пруди. Но Саша предложил именно это, потому что здесь бывал неоднократно, и его здесь все устраивало. Здесь – свежо как-то. Скатерти не занюханные, что в таких забегаловках дело привычное, официанты вышколенные, без тоскливой нетерпеливости в глазах – аккуратные и доброжелательные.

Саша пришел заранее: мало ли что – все-таки суббота. Посетителей еще, фактически, нет – без двадцати одиннадцать. Он выбрал угловой столик у стены и занял позицию: отсюда хорошо просматривалась вся улица в обе стороны, так что Сашеньку он не пропустит.

Кремовую розочку, к которой никак, пока нес, не могла привыкнуть рука, положил на стол, отчего сразу стало легче – далек был от таких вещей, но понимал, что без этого сейчас как-то не так будет – неправильно.

Подошел официант – юноша, видимо, из подрабатывающих студентов. Принес меню и предложил кофе. Александр попросил пока стакан воды – во рту пересохло. От волнения. От которого, как ни старался, не мог отделаться.

Выпив воды, стал ждать. Никак не получалось расслабиться. Костюм, а точнее, только пиджак, надеваемый редко, создавал напряжение в плечах. От этого он казался себе неуклюжим и зажатым. «Зачем напялил? – спонтанно отреагировало сознание, но он тут же поймал себя на автоматизме, – Все, все, все… успокойся. Расслабься. Сейчас это некстати». Мысли роились в голове, перескакивая с собственной персоны на Сашеньку и обратно. И чувства – вслед за ними – то будоражили душу, то умирали в ней на мгновение, застигнутые пытавшимся восстановить свой прежний статус прагматизмом. Двадцать минут казались непреодолимым барьером между ним и его любовью.

Когда стукнуло одиннадцать, он вдруг осознал, что она может не прийти, и от этого ход мыслей резко изменился. К чувствам примешалась горечь, неизвестно откуда взявшаяся. Он уже не вспоминал о пиджаке, не испытывал неудобства «искусственных» поз, не выстраивал логических цепочек из сомнений и догадок. Все его существо, все мысли и чувства, все догадки и домыслы ютились около одной пронизывающей неприятным ощущением фразы: «Не пришла!»

Вчера Саша, неожиданно для себя согласившись на предложение Александра встретиться, завороженная его низким бархатным голосом, весь вечер провела в раздумьях. Были и сомнения и любопытство. А что? Вдруг это ее суженый-ряженый? «Если не буду встречаться – не узнаю». Что-то ведь в этом парне привлекает ее. Наверное же, все не просто так. По крайней мере, такого еще с ней никогда не было. Бывало, естественно, что кто-то нравился, но без этого непонятного чувства в груди. Без желания получить успокоение в человеке. Здесь все по-другому. Как-то не так. Сомнения, правда, периодически напоминают о себе, но невнятно и тихо, особенно сейчас, когда полночь уже назначила встречу следующему дню, и одиночество взывает к справедливости, понятной только ему.

Саша откинула легкое одеяло, забралась под него и еще долго лежала без сна. Постепенно сомнения ушли. Остались лишь ожидания и надежды – смутное, но прекрасное будущее.

Ей что-то снилось. События переплетались и уходили, приходили другие, то четкие, то расплывчатые, то ясные и конкретные, то вдруг уносящие в невероятные дебри символизма, где разобрать быстро меняющиеся образы было просто невозможно. Что-то помнилось наутро, а что-то просто напоминало о себе щемящими грудь эмоциями, непонятно на что намекающими и о чем говорящими. Одно только было очевидным – и приятным, и неприятным одновременно. Во сне она не могла никак понять: то ли это отец ей снился, то ли Александр. Они постоянно менялись местами. То она разговаривала с отцом, и вдруг понимала, что это – Александр, то – наоборот. И от такого вот коллажа чувствовала себя не в своей тарелке. Все виделось до одури ненормальным. А с другой стороны – ведь это был сон. А во сне все нормально. Там все может быть. Сон как сон. Но он принес раздвоение. Как будто отец – это Александр. Вот где скрывалась ненормальность. Она уже после этой ночи не могла по-другому воспринимать ситуацию. Не могла по-другому чувствовать этого человека. Такая вот подоплека и мешала – подспудно меняла целостность ее субъективности на полярность, на раздвоенность чувств. Это вносило страшную смуту в мысли, которые шарахались из крайности в крайность, не предвещая ничего хорошего.