Жрецы
Шрифт:
К счастью, никто пока не догадался связать эти два события воедино.
Дальше была Фракия, где интересы Геракла и Эврисфея почти совпали: первому были нужны Диомедовы кобылы-людоеды, второму - племенные жеребцы фракийских табунов; после - амазонки Фемискиры и их обычай приносить в жертву слабую половину человечества, то есть мужчин; дальние походы за коровами Гериона и яблоками Гесперид - вот тут-то близнецы наотрез отказались брать Иолая с собой, сославшись на его неумение быстро переходить из одного Дромоса в другой... потом - укрощение трехглавого Кербера, милейшей души пса, сторожащего выход из Аида, что при помощи Гермия, ласки и мешка мозговых
И вдруг все закончилось.
Совсем.
А Гермий намекнул, что Гераклу некоторое время неплохо бы отдохнуть.
Тихо-тихо отдохнуть, как и подобает свободному человеку после трудов праведных.
Сидя в Тиринфе, тихо-тихо отдыхая и дурея от скуки, Иолай вдруг с ужасом поймал себя на том, что равнодушно слушает высокопарную чушь, которую на всех перекрестках пели бродячие рапсоды.
Чушь о подвигах Геракла.
А близнецов это даже веселило.
Что-то вдруг лопнуло внутри, некая струна; все стало пресным и бессмысленным, как, например, приезд в Тиринф изгнанной из Фив Алкмены вместе с мужем Радамантом и скандальной невесткой Мегарой... Иолай встретил Алкмену со спокойным радушием, как почтительный внук и должен встречать дряхлую бабушку; и спокойствие это было не напускным, а подлинным, позволяющим говорить ни о чем и улыбаться одними губами, пережидая приступы неожиданной сонливости, одолевавшие Алкмену.
Почему-то он неожиданно для себя самого вспомнил, как приучил близнецов никогда не звать его отцом или Амфитрионом - только Иолаем.
И пожалел об этом.
...Позади заворочался Лихас.
Слушая его возню, Иолай припомнил, как они подобрали этого мальчишку - верней, эту ходячую неприятность - во Фракии. Лихасу тогда грозили зубы проклятых кобыл Диомеда, и изредка Иолай жалел, что Геракл не явился во Фракию попозже, дав кобылам закусить Лихасом.
Но Алкид не велел гнать назойливого бродяжку, и тот увязался следом, радостно ухмыляясь, когда Алкид звал его вестником.
"Это мой собственный маленький Гермес", - смеялся Алкид.
Ификлу неугомонный Лихас тоже пришелся по душе, так что Иолай смирился и промолчал.
Хотя частенько был готов утопить этого маленького Алкидова Гермеса в ближайшей луже.
– Ну, что там, в Фивах?
– не оборачиваясь, спросил Иолай.
– Козлы, - раздалось из-за спины.
– Все козлы?
– усмехнувшись, Иолай заставил лошадей прибавить ходу.
– Все. Только и слышишь, как они Гераклу сопли в детстве утирали. А правду расскажешь - смеются. Лик-волчина, басилей самозваный, на шею им взгромоздился - терпят... в смысле, терпели. Говорю ж, что козлы...
Последняя оговорка Лихаса очень не понравилась Иолаю.
– Терпели или терпят?
– строго переспросил он.
– Ну, терпели... а что?
– Я слушаю, - коротко бросил Иолай.
Как бичом ожег.
С оттяжкой.
– Да чего тут слушать?.. Ну, залез я к этому Лику в опочивальню (Иолай чуть поводья не выронил), дай, думаю, наведу шороху! Будет знать, как изгонять Геракловых родичей! Охрана с перепою дрыхнет, хоть на колеснице заезжай - гляжу, Лик спит. Морда синяя, опухшая, винищем несет впору закуску нести! Ну, я уголек из очага взял и написал на стеночке...
– Что?
– Ничего особенного. Собаке, мол, собачья смерть. После уходить собрался, а Лик как захрапит, как подскочит - и опять упал. Лежит. Он лежит, а я стою. Все, думаю, вляпался. А он лежит. Я стою, а он лежит. А я...
– А ты стоишь, - сквозь зубы процедил Иолай.
–
– А дальше мне стоять надоело. Я на него кинулся - так он уже и не дышит. Только пена на губах. Отравился, что ли? Ну, я руки об покрывало вытер и ушел.
– И все?
Лихас шумно высморкался и промолчал, разглядывая редкие дикие оливы на окрестных холмах.
– Все или нет, я тебя спрашиваю?!
– Вот ты всегда орешь на меня, Иолайчик, - с некоторой опаской забормотал Лихас, - а я и не виноватый вовсе! Ничего такого больше и не писал, разве что подписался внизу...
– Как?
– Никак. Геракл, дескать. А больше ничего.
Иолай только крякнул и губу закусил.
– Зато теперь Гераклу все спасибо скажут, - стал оправдываться Лихас.
– Они ж в Фивах еще и не знают, что наша служба у Эврисфея закончилась! Кстати, как там в Тиринфе эта мегера Мегара? Во женщина - с такой только Гераклу! И грудь, и бедра, и характер! Хуже Гидры...
Иолая всегда поражало умение Лихаса переходить от одной темы к другой.
– Мегара тут ни при чем, - оборвал Иолай парня.
– Мегару Геракл мне подарил.
– Насовсем?
– поразился Лихас.
– Эх, такое родному человеку...
– Если выживет - насовсем.
Лихас аж взвизгнул от восторга.
Кажется, он считал Иолая чем-то вроде прирученного чудовища.
– И ты с ней справился?! Ну расскажи, Иолайчик! Ведь сам Геракл...
– Тряпка он, твой Геракл, - оттаял Иолай.
– Никогда с бабами не умел обращаться. И бьет не по делу, и любит не по телу. Не то что я: сперва эту стерву вожжами с утра до вечера, потом в постель - и с вечера до утра! На третий день домой являюсь: стол накрыт, ложе расстелено, вожжи на почетном месте чуть ли не в золото оправлены! Вот где подвиг! Да только кто оценит?
– Я оценю, - пообещал честный Лихас.
– Так это мы на Эвбею едем Алкида заново женить? Или Ификлу приспичило?
– Что значит "едем"?! Ты, во всяком случае, никуда не едешь! Ты останешься в Оропе!
– Это просто, Иолайчик, ты еще не знаешь, что я с вами на Эвбею еду, - сонным голосом возразил Лихас.
– И Алкид с Ификлом не знают... ничего, скоро узнают. Как же так - жениться, и без меня!
– Это уж точно, - обреченно вздохнул Иолай.
Иногда он всерьез подозревал, что Лихас - внебрачный сын кого-то из Олимпийцев, специально обученный отравлять жизнь ему и близнецам.
Уж больно вредный ребенок получился.
3
Оропская гавань жила обычной, изо дня в день неменяющейся жизнью: кипела многоголосая сутолока, сновали туда-сюда лоснящиеся от пота рабы-носильщики с тюками и корзинами, яростно ругались матросы и капитаны двух галер, только что чуть не переломавших друг другу длинные весла; купцы поторапливали нерадивых слуг и наемных грузчиков, шлюхи-порны вовсю торговали своими прелестями, а мелкие воришки шныряли по сторонам с профессионально-безобидным выражением лица.
– Сидонская лохань, - безошибочно определил Лихас, глядя на одну из двух скандальных галер.
– Ишь, разорались, мореходы вонючие! Вот уж кого не люблю...
– Интересно, за что ты их не любишь?
– усмехнулся Иолай, из-под козырька ладони оглядывая бухту.
– А за письменность! Ты вот, Иолайчик, меня ихней поганой грамоте учил - кричал да подзатыльники давал, Алкид учил - за каждый "алеф" по оплеухе, Ификл учил... нет, не люблю я сидонцев!
Пораженный таким выводом Иолай только головой покрутил, и они двинулись дальше вдоль набережной.