Жупочка стреляет на поражение
Шрифт:
Умеет же Данута вдохновлять мужчин на стихи. Похоже, за время моего отсутствия армия «щёлкострадальцев» выросла.
Интересно, как там Аристарх? Вконец заколебал нашу белокурую музу? Или, может, каким-то чудом добился её благосклонности?
Следующим в буклете Гнева Умилёва красовалось короткое безграмотное и бесформенное нечто:
Крутятся в страстном танго жирнова нашей любви...
Только б не попали в них я...
И ты.
Жирнова... Мне представилась тучная пара, которая пытается кружиться по залу, но в итоге толстяки мячиками катаются по полу со страстными выражениями
Хватит с меня буклетов! Иначе у меня от такого пойдёт кровь из глаз. И я шагнула в зал, чтобы через несколько минут заработать себе кровь из ушей.
Первым на сцену вышел Аристарх всё в том же коричневом костюме в мелкую клеточку и – божечки! – с гитарой! Да ладно! Он будет петь?!
Вскоре я узнала, что мой бывший друг отныне страдает вовсе не по Дануте, нет. ОН СТРАДАЕТ ПО МНЕ!
Пока зрители рассаживались, выступающий притащил на сцену высокий табурет, стойку с микрофоном и сел.
Когда Аристарх долго и мучительно пытался взять первый аккорд, кто-то не выдержал и выкрикнул:
– Отберите у него кто-нибудь гитару!
Но наш поэт – воробушек стреляный, поэтому продолжил мучить бедный музыкальный инструмент и вскоре запел:
Жупа!
Твоя пятая точка не даёт мне покоя.
Жупа!
Одиноким я волком по тебе вою!
Жупа!
Не забуду тебя, даже будучи трупом!
Жупа!
Ну, налей для меня ты хотя б тарелку супа.
Жупа!
Я скучаю по твоим пирогам...
За твоё рагу я душу продам...
Жупа! Жупа... Жупа...
Я так скучаю по твоим косякам!
За твою траву я душу продам...
Жупа! Жупа-а-а... Жупа-а-а...
Тут его голос дал петуха, и протяжное «а-а-а» он пропел, как будто сунул два пальца в розетку и теперь через него проходит ток.
Ох, так стыдно мне было лишь когда я подарила кайф гостям в королевском дворце... Нет слов! То есть, стоило мне излечиться и похорошеть, как – бац! – и в меня влюбились! Разглядел-таки красоту моей души. Вот... мудила! А, вот, не жаль мне тебя! Ни капли!
Внезапно мне стало смешно и как-то тесно. Кажется, я пришла сюда сегодня в последний раз. И с этими мыслями я тихонечко удалилась подальше от влюблённых недотёп и горе-поэтов, пока меня не узнали. Это больше не моя жизнь и не моя история.
***
На следующее утро на меня напала золушка и укусила. То есть я как угорелая носилась по дому, драила полы, мыла окна, разбирала вещи, выкидывала старьё. Внезапно в старом чулке я обнаружила... целый пакет травы! А-а-а!
От счастья я прыгала на кровати, сломала три ламели, махнула на это дело рукой и отправилась на кухню крутить косячки.
Жизнь прекрасна! Гедеон приедет ещё нескоро, а значит... отведу душу!
Что сказать... Душу я отвела. И я даже не спалилась бы, но мне, накуренной до блаженного состояния, приспичило отнести старьё на паперть, где круглосуточно сидят попрошайки.
Лучше бы я сидела дома!
Но нет: нагрузив сумку на колёсиках и дополнительно обвесив её мешками с вещами, я пешком отправилась к храмовой площади, где не только благополучно рассталась с хламом, но и в прямом смысле озолотила жалобно глядящую на меня мамашку с дитём на руках.
Тут бы мне повернуть домой, но я
зашла в храм – поговорить с богом на свой лад.– Бог! Ну, спасибочки! Классный подарок ты мне сегодня забабахал! Я б те тоже дала курнуть, но не знаю, в какую дырку тебе сунуть косяк!
– Бесстыдство! Беспредел! Какое святотатство! – послышалось во всех сторон.
– А ну, цыц! Я тут с Богом, вообще-то разговариваю, а не с вами! – рявкнула я на бабок, волком глядящих на меня.
– Фупотька?! – прозвучал знакомый голос.
Мой расфокусированный взгляд с трудом вычленил из группы бабок тётю Галю Душнявскую, то бишь Галину Прокопьевну. Безусловно, это была она, её «фефект» речи ни с чьим другим не спутаешь. Также только она зимой и летом с гордостью носит берет под названием «кошмар трипофоба[1]». От одного вида коричневых неровных пятнышек на ворсистом сиреневом фоне у меня к горлу подкатила тошнота. Надо запретить людям носить такие головные уборы!
– Здра... гм! – я рукой закрыла рот и опрометью бросилась прочь, чтобы не осквернять храм своей «проблеватикой».
Чем дальше от меня становился кошмарный берет Галины Прокопьевны, тем лучше мне становилось, и я, дабы использовать дни свободы на полную катушку, направилась в Обменный переулок – побазарить за жизнь с Гуном, которому я несколько лет подряд сбывала травку.
В лавке Гуна, замаскированной под обувную мастерскую (собственно, она таковой и являлась, а запах клея надёжно перебивал остальные нежелательные запахи), меня не узнали.
– Вам кого, дамочка? – мне навстречу вышел сам Гун.
– Так это же я, Жупочка, – разулыбалась я знакомому лицу.
– Хто? Непохожа что-то.
– Мне горб вылечили, вот я и поменялась. Ну же, неужели забыл меня? Мы же столько лет сотрудничали!
– Жупочка? – брови Гуна, которые были светлее смуглой загорелой (или просто грязной) кожи лица, поползли вверх. – Да Ладно?! Ты?
– Я!
– Товар где?! – на всю лавку рявкнули на меня.
Я аж чуть не села прямо на пол, но потом вспомнила, что я дочь самого короля Галлии, и меня отпустило.
– Всё, Гун, не будет товара, – я развела руками. – Замуж я выхожу, а жених изничтожил мою плантацию.
– Что за изверга ты себе выбрала, а? Да лучше б за меня вышла, дурында! Я ж... Я ж из-за тебя таких клиентов потерял! Таких... – он досадливо махнул рукой.
– У меня по косячку есть с собой. Курнём напоследок, а? Я угощаю.
– Что, совсем-совсем последний? – с надеждой посмотрели на меня.
– Совсем... – соврала я, потому что планировала взять с собой пакетик в столицу. Там нервничать придётся много, так что порция расслабления мне не повредит.
– Эх, Жупочка, хорошая ты девка, – затянулся Гун, с прищуром глядя на меня. – Как знал, что не надо браться за то дело.
– Что за дело? – мои ушки навострились.
– Дык, найти тебя и убить. Небось, дорогу кому-то важному перешла.
– Есть такое, – кайф слетел с меня, как листва с деревьев в октябре.
– Не стал я брать заказ, хоть и деньги предложили серьёзные: тыщу золотых.
– Ох...
– Ты бы не шаталась по улицам одна. Я-то отказался и ребятам своим сказал не трогать тебя, но знаешь ведь, найдутся желающие.