Журавли и цапли . Повести и рассказы

И мы разошлись, сговорившись встретиться через час. Я отправился устанавливать дату последнего дождя, а Павка — изучать козлиные следы.

Через час мы снова были в сборе.

— Установил? — спросил Павка.

— Так точно! — по-военному отрапортовал я. — Все сто подтверждают, что последний дождь в нашей местности прошел в начале лета!

Я думал, Павка обрадуется, а он — нет, нахмурился и пожал плечами.

— Странно, — сказал он, — обычно показания свидетелей бывают разноречивыми. Ты ничего не напутал?

Я обиделся. Как, не верить мне, лучшему другу?..

— Ладно, ладно, верю, — сказал Павка. — А у меня — вот!..

И с этими словами он кинул на стол какую-то кость.

— Чего это? — удивился я.

— Козлиное копыто, — сказал Павка, — в мясном ларьке выпросил.

— Студень варить, да? — не подумав, брякнул я и тут же был наказан за свою неосторожность. Павка вдруг разозлился и постучал копытом себе по лбу.

— Тем, у кого котелок не варит, — язвительно сказал он, — лучше всего не задавать дурацких вопросов. Не студень варить, а козлиные следы опознавать!

— Как опознавать? — спросил я, рискуя еще раз вызвать гнев своего друга.

— По копыту, — отрезал Павка. — На месте увидишь!

Мы собрались и пошли на место.

Вот и двор бабушки Смирновой. Мы опустились на карачки и, чихая и чертыхаясь, стали буквально рыть носом землю.

— Нашел! — обрадованно заорал Павка, прикладывая копыто к земле. — Его след! За мной!

Мы по-пластунски, чтобы не потерять следа, выползаем из подворотни на улицу и скачем вдоль мостовой на четвереньках.

Улица, дремавшая на солнцепеке, вдруг проснулась и заулюлюкала нам вслед на разные голоса, но мы, охваченные охотничьим азартом, ничего не слышим и ничего, кроме козлиных следов, не видим.

— Хорошо, что дождя не было, — радуется Павка и прыгает, как блоха, от следа к следу.

Я тоже прыгаю и тоже радуюсь, что следы в целости и сохранности. Так мы допрыгиваем до дуба, растущего на окраине поселка, и начинаем, как планеты, вращаться вокруг него. После третьего круга Павка командует: «Стоп!», и мы усаживаемся на выгоревшую траву.

— По-моему, — отдышавшись, говорит Павка, — этот козел ошалел.

— Точно, — поддакиваю я, — объелся белены и ошалел. Вот и стал кружить возле дуба…

— Согласен, — сказал Павка. — Ну а потом?

— Что потом? — не понял я.

— Потом куда он делся? — заорал Павка.

— Потом?.. Ах, потом… — разозлился я, — вознесся, как Исус Христос!

— Сам ты… — огрызнулся Павка, но тут же сдержался. — Ладно, пройдем еще по два круга…

И мы пошли: я вправо по кругу, а Павка влево. Вдруг мне послышалось, будто кто-то где-то проблеял. Наверное, это же послышалось и Павке, потому что, когда мы столкнулись нос к носу, он подозрительно посмотрел на меня и спросил:

— Ты, да?

— Что я? — спросил я.

— Блеял, — сказал Павка.

— Нашел дурака, — сказал я, — сам блеял…

— Я — не! — поклялся Павка и недоверчиво посмотрел на меня.

— И я — не! — поклялся я и, в свою очередь, недоверчиво посмотрел на Павку.

— Тогда кто же? — спросил Павка.

Мы поднялись на ноги и стали настороженно озираться вокруг.

«Бе-е-е!..» — раздалось вдруг у нас над головой. Мы так и присели! А потом, как по команде, задрали головы и увидели, — ну да, увидели то, что и ожидали увидеть, — шалаш на дубе, который мы с Павкой соорудили, когда играли в разведчиков, а еще… Нет, в это просто трудно было поверить!.. Еще мы увидели торчащую из шалаша бедовую, рогатую и бородатую морду козла бабушки Смирновой. Как он попал туда? Догадаться было нетрудно: по широкой доске-лесенке, прислоненной к дереву. Эта доска, на которую мы набили ступени, служила нам лазом в шалаш. По ней-то рогатый проказник и забрался наверх. Забраться-то забрался, а слезть не мог…

Павка погрозил козлу кулаком, скорчил рожу и насмешливо проблеял:

— Бе-е-е!..

«Бе-е-е!» — жалобно ответил козел, просясь на землю.

Что мы сейчас делаем? Сидим с Павкой под дубом и кумекаем, как нам снять козла бабушки Смирновой.

Павка влюбился

Павка влюбился. Но даже я, его друг Славка, не знал этого. И не мог понять, что с ним. Был Павка как Павка, не мальчишка — петух, и вдруг стал как мокрая курица. Оказывается, вон оно что! — влюбился.

Узнал я об этом так.

Павка подошел ко мне и спросил, какого я мнения об одной девчонке. При этом он порозовел и отвел взгляд. Мое мнение о девчонках Павка и без того знал: плаксы, ябеды и маменькины дочки. Поэтому я удивился, что он снова спрашивает.

— Ты ведь знаешь, — сказал я, — все они плаксы, ябеды…

— И маменькины дочки, — подсказал Павка. — А я не про всех спрашиваю, про одну только.

— Какую? — спросил я.

Павка из розового сделался красным и сказал, что даже под страхом смерти не назовет ее имя.

Я понял, что Павка влюбился. Но я и не предполагал, каких мук будет стоить эта любовь… Нет, нет, не Павке — мне, его другу.

Однажды Павка пришел в школу с рюкзаком.

— Идем в поход? — обрадовался я.

— Почти, — уклончиво ответил Павка, — после уроков узнаешь.

Я едва досидел до конца занятий.

Мы вышли из школы и зачем-то спрятались в чужой подворотне.

Павка расстегнул рюкзак и — у меня глаза полезли на лоб — вынул веник чего-то пахучего.

— По… по… левые, — волнуясь, сказал мой друг, — для од… од… од…

— Одной девчонки, — догадался я, ликуя, что наконец-то узнаю Павкину тайну. Увижу, кому он дарит цветы, и узнаю.

Одного я не мог взять в толк: зачем Павке я? Взрослые в этих случаях дарят цветы без свидетелей. Неужели Павка не мог так же? Оказалось, не мог. Больше того, далее не собирался этого делать. Цветы должен был дарить я. Сам Павка готов был скорее сквозь землю провалиться, чем отважиться на такой подарок. «Одна девчонка» и подозревать не должна, что Павка в нее влюбился!