Журавли и цапли . Повести и рассказы

На что не пойдешь ради дружбы! И я, вздохнув, согласился. Ладно уж, подарю. Скажу, вот, мол, вам от Павки…

Но Павка, узнав о моем намерении, прямо-таки позеленел.

— Ни в ко-ко-ко-коем случае, — закудахтал он.

— А как же… — растерялся я. — От кого же?

— От одного мальчика, — отрезал Павка и, сунув букет мне в руки, достал из кармана черную ленту.

— Черная не годится, — сказал я, — нужна голубая или красная.

Глупец, я думал, что Павка собирается перевязать лентой букет. Не букет, а меня, точнее, мои глаза собирался он перевязать этой лентой. Я чуть не взорвался, узнав, что на встречу с «одной девчонкой» должен пойти с завязанными глазами.

Как же я ее узнаю?

— Не волнуйся, — сказал Павка, — я тебя на нее… натолкну.

Он завязал мне глаза, и мы гуськом, как баржа с толкателем, пошли в сторону школы. Я — баржа — первым, Павка — толкатель — позади.

Я шел и на чем свет стоит ругал Павку и «одну девчонку», в которую его угораздило влюбиться. Мне все время казалось, что впереди вот-вот разверзнется пропасть, и я полечу в нее вместе с дурацким Павкиным букетом.

— Она… — прошипел Павка. — Приближается… — И я услышал звук поспешно удаляющихся шагов своего друга.

Дальше, по замыслу Павки, действию следовало разворачиваться так.

Я стою и жду. «Одна девчонка» приближается. Вот она уже почти рядом. Еще шаг, и мы столкнемся носами. Но тут Павка свистит, и я, со словами «Это вам», протягиваю «одной девчонке» букет.

Потом быстро оборачиваюсь, снимаю повязку и, не оглядываясь, бегу прочь.

Павка свистнул.

— Это вам, — сказал я.

«Му-у-у», — послышалось в ответ, и кто-то выхватил у меня из рук Павкин букет.

Я опешил. Павкина «одна девчонка» мычит по-коровьи? Это было до того удивительно, что я, забыв о клятве, данной своему другу, содрал повязку и… увидел телочку, с аппетитом жующую Павкин букет.

Рядом с телочкой стояла ее хозяйка, Нюрка Ежикова, — из всех маменькиных дочек самая маменькина — и тряслась от смеха.

Мне стало жаль Павку. Ну и дурак. Нашел, в кого влюбиться. Мышей боится — раз, саженками не умеет — два, в полночь на кладбище калачом не заманишь — три…

Ну разве она ему пара? Нет, конечно нет.

Надо немедленно найти Павку и… Я нашел его и, с места в карьер, стал перечислять недостатки Нюрки Ежиковой.

— Мышей боится — раз, саженками не плавает — два…

— Это ты о ком? — равнодушно спросил Павка, морща веснушки.

— Как… о ком? — опешил я. — О ней… «одной девчонке»… — И с вызовом добавил: — О Нюрке Ежиковой.

Я думал, Павка тут же поколотит меня. Ведь как ни оправдывайся, а клятву я нарушил, сняв повязку и увидев ту, которую под страхом смерти не должен был видеть.

— Что ты, — равнодушно сказал Павка, — Ежикова… Ха-ха… Совсем не Ежикова…

У меня отлегло от сердца. Не Ежикова… Значит, колотушек не будет. Да что там колотушки! Главное, что не Ежикова. Я был горд за своего друга и стыдился самого себя. Надо же подумать, будто мой боевой друг Павка способен влюбиться в какую-то там маменькину дочку!

Дня через два я снова встретил Нюрку Ежикову. С телочкой. Телочка, как собачка, бегала встречать Нюрку, когда она возвращалась из школы. Будущая корова шла рядом с Нюркой и задумчиво жевала букет полевых цветов. Точь-в-точь как тогдашний.

Вот я и думаю, не обманул ли меня Павка, когда сказал, что «одна девчонка» совсем не Ежикова. Может, Ежикова и есть, а?

Урок вожатого

Павка всегда все узнавал первым. Но тут я его опередил.

— В нашем поселке, — сказал я, — открывается городской пионерский лагерь. Я уже записался.

Павка и виду не подал, что он впервые слышит новость.

— А я, — сказал он, — записался раньше тебя. Еще вчера.

Мне оставалось только подивиться Павкиной оперативности. Запись в лагерь объявили только сегодня. Но разве мог мой друг в чем-нибудь кому-нибудь уступить первенство?

— Но ты не знаешь, — попытался отыграться я, — чем мы там будем заниматься.

— Чем? — полюбопытствовал Павка.

— Что по душе, — сказал я, — стоять на часах, ухаживать за цыплятами, выращивать цветы…

— Мыть полы, — иронически добавил Павка.

— Да, — подтвердил я, не уловив иронии, — мыть полы.

— Нет, — возразил Павка, — мыть полы будут другие. А мы будем играть в футбол. Или это дело тебе не по душе?

И вот мы в лагере.

— Ребята, — сказал Коля-вожатый, — пусть каждый из вас выберет дело по душе.

Павку не надо было приглашать дважды. Он сразу выскочил.

— Я и Славка выбираем футбол, — сказал он и уточнил: — Как мастера кожаного мяча.

И представил себя как пробивного нападающего, а меня — как непробиваемого защитника.

Павка знал, на что бил. Наш вожатый Коля, бывший моряк, слесарь с «Красного богатыря», был тренером заводской футбольной команды.

— Такой, — сказал Павка, — таких, как мы, мыть полы не пошлет.

Увы, нас послали. То есть не то что послали. С нами даже не посоветовались, а просто, как каких-нибудь рядовых необученных футболистов, включили в список ответственных поломоев, и мы волей-неволей должны были раз в неделю с десяти ноль-ноль до одиннадцати ноль-ноль по местному времени заниматься самообслуживанием, то есть надраивать пол спальни до блеска корабельной палубы.

Я где-то читал, что искусство требует жертв.

А футбол, думаете, не требует?

Требует, да еще каких! И мы с Павкой решили принести ему в жертву свое дежурство. Мы не пошли мыть полы. Мы решили в этот отрезок местного времени заняться более полезным делом — научиться забивать голы затылком. Представляете, стою я, Славка, спиной к воротам противника. Вратарь думает, что я в поле сейчас побегу, а я — нет, я жду подачи от своего друга Павки. Ловлю затылком мяч и спокойненько посылаю его в ворота противника. Здорово, а? До этого еще никто не додумался. Одни мы с Павкой.