Журавли улетают на юг
Шрифт:
И в сомнении, знают ли куликовцы, что не им идет этот плот, закричал вахтенным:
– Эй, погоди! - На ходу бросил Александру: - Чего доброго, подхватят да к себе поволокут. С ними это станется. На катере-то вроде сам подъехал.
И быстро стал спускаться с гулянки.
"Сам" - директор лесозавода Григорий Павлович Тропинин - бушевал и размахивал руками, разговаривая с вахтенными девчатами. Нажженное ветром лицо его, казалось, так и пылало огнем, косматые желтые брови шевелились, он кашлял и хрипел, выкрикивая:
– Что? Не мне? Как -
А сам командовал матросам на катер:
– Давай, давай, не слушай их, крепи буксир! Ну! Живо!
Сунув Евсею Маркелычу холодную костлявую руку, он сразу набросился на него:
– Кому плот ведешь? Чего тут девки твои чушь городят?
– Не чушь, - остановил его Евсей Маркелыч, - правду говорят. Не тебе плот - гнать в низовья приказано.
– А я не отдам! - заявил Тропинин и даже повернулся спиной к Евсею Маркелычу. - По графику полагается мне, и ничего больше я и знать не хочу.
– Как же ты его не отдашь? - удивился Евсей Маркелыч. - Плот на реке, у меня в руках, а не у тебя в запани. Ты помоги-ка лучше заправиться в ходовую. Вишь, как ветром влево наваливает.
– Эге! Чтобы я тебя из своей запани в реку вытаскивал! Надумал ты здорово...
– Не нам с тобой спорить, Григорий Павлович, - убеждал его Евсей Маркелыч. - Мне-то бы и самому лучше сюда поставить, чем гнать на край света, да так нужно.
– А мне лес, выходит, не нужен?
– Не знаю я. Может, и нужен, а у меня свое распоряжение.
– Давай показывай.
Загородив спиной от ветра тонкую хрустящую бумажку, он быстро пробежал ее глазами и воззрился на подпись:
– Что мне твой Горячев! Я сам такой же директор. Ты подай мне бумажку из треста, этажом выше. Есть?
– Нету.
– Значит, всё. Ставлю в запань к себе. На себя принимаю ответственность.
– Ты шутишь или по правде говоришь, никак я тебя не пойму! - будто загадку разгадывая, сказал Евсей Маркелыч.
– Шутить мне нечего, - оборвал его Тропинин. - Прижму к берегу, и всё. Давай лучше от греха дальше - ставь левые реи, а правые сними.
– Не могу. Не могу я этого сделать, Григорий Павлович, - постепенно закипая, сказал Евсей Маркелыч. - А тебе говорить так и совсем не к лицу.
– К лицу! - закричал директор. - Куда я тебя отпущу на этой снасти, да еще в позднюю осень! Чтобы штормами тебя раскатало, да? Ни себе чтоб, ни людям?
– Не меньше твоего в сплаве я понимаю, Григорий Павлович. После Енисейска пароход меня поведет.
– Я знаю, туда, на Север, как в прорву, лес идет. Сколько ни плавь все будет мало.
– Надо думать, в дело идет, - заметил Евсей Маркелыч.
– А свой завод я закрывай?
– Тебе и так уже хватит.
– Запас карман не дерет.
– Ну, как знаешь.
– Я знаю.
– Помоги ветер пересилить, не то придется мне якорь кидать.
– Я тебе твердо сказал: к себе в запань поставлю. Правые реи не снимешь - на косу прижму, посажу. Лес зимой на лошадях вывезу.
– Под суд пойдешь!
– Оправдаюсь.
– Навряд!
Тропинин
не слушал. Он скомандовал катеру дать разворот вправо и прижимать плот к берегу. Евсей Маркелыч позеленел. Подскочил к Тропинину, рванул его за плечо, и оба уставились друг на друга ненавидящими глазами.– Ты что со мной-то делаешь? - едва выдохнул Евсей Маркелыч.
В пылу ссоры они и не заметили, как возле них собралась вся команда плота. Девчата стояли бледные, готовые сразу же вступиться за Евсея Маркелыча. Тропинин вовсе побагровел.
– Дурак ты старый! - закричал он, отталкивая лоцмана. - Не хочешь понять: лес берегу! Все равно не доплывешь - погубишь.
Евсей Маркелыч отступил, сел на бревно, взялся за сердце. Поманил пальцем Ирину Даниловну:
– Ирина, поди с девчатами якорь киньте. Скорее!
Катер уже уткнулся носом в концевое челено плота и отгибал его к берегу.
– Так и бросишь якорь?
– Брошу, - устало подтвердил Евсей Маркелыч. - Ну, встретились мы сегодня... как с варнаком каким на большой дороге. Тринадцать лет сдавал тебе лес, слова худого ни разу не было сказано, а тут...
Тропинин подергал свои длинные желтые брови. Проследил взглядом за катером, который переходил ко второму челену, и кинул фуражку на бревна.
– Останови девчат, - решительно потребовал он. - Тебе говорю: останови! Бросите якорь, сколько потом будет лишних трудов...
– Чем мне от тебя отборониться больше? - сказал Евсей Маркелыч. - Одно средство.
Плот конвульсивно забился. Быстро стали вытягиваться в прямую линию одно за другим все челенья. Катер бессильно тарахтел винтом.
– Сбросили якорь?
– Сбросили. Спасибо тебе, Григорий Павлович, дал ты работу девчатам добрых полдня петь "Дубинушку".
– Сам виноват.
– Виноват буду, коли к месту его не доплавлю.
Тропинин молча направился к катеру.
– Фуражечку не забудь, Григорий Павлович, - предупредил его Евсей Маркелыч.
Через несколько минут катер исчез за серой рябью волн.
В сумерках ветер стих, оборвался внезапно, будто где задвижкой перекрыли трубу. И только еще суетились мелкие волны, все реже набегая на плот. Заморосил редкий дождик. Девчата, пока еще не намокли дрова, торопились разложить костер.
– Варя, почему вы в Стрелке на меня рассердились, ушли от меня? выбрав момент, спросил ее Александр.
Варя глянула на него искоса:
– Пойдемте, расскажу.
Они ушли в конец плота. Варя посмеивалась:
– Научились теперь реи заводить?
Чуть заметный, вдали мерцал красный огонек бакена. Варя похлопала ладонью по бревну, на котором они сидели прошлый раз, греясь у костра:
– Мокрое! - и с сожалением повернула обратно.
– Варя, вы рассказать мне хотели...
– Хотела.
– Ну?
– Ну и не расскажу. Теперь вам и так ясно.
И запрыгала по бревнам.
– Смотрите, можно ногу сломать.
А потом закричала приотставшему Александру:
– Ой, скорее! Якорь начали поднимать.