Журнал «Байкал» 2010-01

У Саши жена Вера полная его противоположность, волевая и целеустремленная, биолог, кандидат наук и мастер спорта по плаванию. С Сашей они живут по-французски, отдельно друг от друга, хотя у них есть общий ребенок. В последние годы С. С. стало тянуть на толстовство. Мечтает подыскать где-нибудь домик в Подмосковье, быть ближе к земле.

К моему приходу Саша находился уже в обществе Вилены. Пришла Таня Юркова, скрипачка. Ее я не видел лет пять. Похорошела, кажется. Очень интересно рассуждала о звуке, рождаемом смычком. Столько оттенков у одного лишь звучания.

Больше всех говорила В. Дылыкова. Она как проповедница и вместе с тем как весьма светская женщина. Сегодня ее конек — Калачакра (кала-время, чакра-колесо). Попросила меня почитать Н. Гумилева. Из окна открывается хороший вид на ул. Герцена и Суворовский бульвар.

Я балкон открою, потому что душно. Подышать Москвою мне сегодня нужно. Я у Соловьевых, у друзей и близких. Хорошо сегодня у ворот Никитских.

Около церкви, где, по преданию, венчались Пушкин и Натали — великолепный парк и лужайка. Семейство южных и северных деревьев, одуванчики — осколки солнца, трава сочно зеленая. А кругом шумит, течет Арбат, и кинотеатр повторных фильмов, и Тимирязев с голубем на голове, и манекены, почти как живые, в витрине магазина «Ткани». А лужайка — как кусочек рая Сукхавади.

* * *

Я с тобою, моя лень, расстаюсь со смехом. Вновь в трудах проходит день. Ом мани падме хум. Не гоню я лошадей, это все не к спеху. Мне в подарок — целый день. Ом мани падме хум. Бьются волны бытия, отдаются эхом. Мир не полон без меня. Ом мани падме хум.

28.5. Пятница.

Ксерокопия — последняя. Автореферат Савицкого (Цаньян Джамцо), Сазыкина (Чойжид Дагини) и Snellgrove из книги «Buddhist Himalaya».

* * *

Позабыл я про берег и пристань. Даль окутана светом и дымом. Я на Запад уеду туристом, на Восток же пойду пилигримом.

Днем — в библиотеке ИВ АН и кабинете Рериха. В иностранном каталоге дошел до буквы T (Thomas). В окне библиотеки — старая церквушка.

Сходил на спектакль «Тема с вариациями» Алешина. Играли Плятт, Терехова, Юрский. И оживали Пушкин, Боккаччо, Сирано де Бержерак…

Свет и мрак. Но все равно свет сильнее мрака. В этом правда Сирано де Бержерака.

29.5. Суббота.

В Ленинке — дочитал Рильке «Заметки Мальте-Лауридс Бригге», оба томика. Сделал выписки — рассуждения об открытых окнах и тишине, об умении видеть и внутреннем мире, о библиотеке и чтении книг, об отчужденности на улице и привязанности к читальному залу, наконец, портрет самого Бригге — парижанина на миг, почувствовавшего себя на берегах Сены «начинающим в своей собственной жизни», бульвар Сент-Мишель, прогулка вслед за «странным человеком», одинокая святая в Пантеоне, и — неожиданно — Венеция, где поэт слышит голос своей музы в образе таинственной девушки.

По мысли автора, лицо поэта определяют не чувства, а опыт. Чтобы написать одну стоящую строку, нужно самому «перевидеть массу городов, людей и вещей», испытать и хранить в сердце впечатления детства, образы любимых женщин и почувствовать дыхание смерти у изголовья умирающих. И все это должно быть переплавлено в твою собственную человеческую плоть, чтобы однажды при звездном часе перелилось в стихотворение. Ср. тютчевское признание:

«Надо писать для себя, души своей, и это может пригодиться читателю, человечеству».

Роман Рильке — это проза поэта. Он носит автобиографический характер, написан в 1910 году, когда автору было лет тридцать пять. Интересно, что примерно столько и мне сейчас. При чтении же романа я не раз ловил себя на том, что автор выражает созвучные мне мысли по отношению к творчеству и другим вещам, которые выше отмечены мною в выписках. Еще одна цитата:

«Книги — это пустое место… надо читать в крови, вот в чем дело».

А молитва о написании стихотворения — это тоже из высшей сферы.

Рильке является, пожалуй, одним из самых странствующих поэтов XX века. Он мог бы повторить вслед Артюру Рембо его знаменитые строки из «Пьяного корабля»:

Скиталец вечный, я тоскую о Европе, О парапетах ее древних и камнях.

Страсть к перемене мест у Рильке исходит из его духовных потребностей. Трава ищет на земле толпы себе подобных; дерево ищет в небе свое одиночество, — писал Тагор. Одиночество Рильке — от иступленной приверженности к творчеству, поэтическому призванию, что нашло выражение в «Сонетах к Орфею» — лебединой песне поэта.

Рильке одним из первых в европейской поэзии обратился к образу Будды. Его необычная поэтическая интерпретация отражена в триаде стихотворений: «Будда (Робкий странник ощутит за милю.)», «Будда (Он слушает как будто.)», «Будда во славе».

Просмотрел Д. Самойлова — о русской рифме, глава «Рифма Тютчева».

Купил апельсинов (из Марокко) и кое-что по мелочам for home (типа шампуня «Крапива»). Яблок нет. В Елисеевском двухчасовая очередь.

В метро читаю «Пагсам-чжонсан», главу о Монголии, осталось немного до завершения. Пубаев отмечает, что Сумба-Хамбо в описании взаимоотношений Китая с кочевниками называет гуннов (хунну) этнонимом «хор». Такое определение впервые встречается в тибетской историографии и указывает на гуннов как возможных этнических предшественников монголов.

Сам Сумба-Хамбо происходил из кукунорских монголов. Незадолго до кончины в возрасте 82 лет он завершает еще одно свое значительное произведение «История Кукунора», ставшее его лебединой песней и данью уважения к земле своих предков.

Хор, Кукунор — эхо азийских степей и гор.

Опять была сильная гроза с дождем. Переждал ее в Ленинке, читал Туччи, созерцая боддисатв, изображенных на цветных иллюстрациях. Сверху смотрели на меня бюсты Пушкина и Л. Толстого. Обычно я сажусь под ними.

Легенда о заблудшем волке

С похмела просыпаясь под рокот тяжелой листвы, как затравленный волк, я нырял в подворотни Москвы. Электрички, вокзалы, метро прищемляли мой хвост, оттого что я был синим небом ниспосланный пес. Я с подругой случайной моей заглушал в себе вой. Почему позабылось, что я из породы другой. Сколько рыскал глазами я в поисках братьев моих, откровенья мои получали удары под дых. Кто сильнее сегодня, окажется прав все равно. Я зализывал раны, волкам же линять не дано. Мне осталось уйти в свое логово — синюю даль, где подруга моя не волчица, а вечная лань.