Журнал Наш Современник 2008 #10
Шрифт:
— Ты меня прости! — попросил Твардовский, застав Долматовского в Пёстром зале ЦДЛ.
— Да, я знаю, что я гений! — посчитав, что достиг цели, принялся было фанфаронить Евгений Аронович.
— Да, ты гений! — немедля прикончил Александр Трифонович (и на сей раз окончательно) исходившее от Долматовского бахвальство. — Но я такие стихи, какие пишешь ты, научу телка писать хоть не за неделю, но за две — точно!
Послушав стихи В. С. См-го, который читал их на семинарских занятиях в Литинституте, Ю. П., обращаясь к руководителю — к Сергею Сергеевичу Наровчатову, взвыл от
— Сергей Сергеевич! — взмолился он. — Ну на что мы время тратим?!
— Ну, — развёл руками мудрый Наровчатов, — Твардовский ведь рекомендовал!
— А кто такой Твардовский?! — ещё больше возмутился Ю. П., тогдашний студент.
АЛЕКСЕЙ СКУЛЯКОВ
А. Лапшину
Прежде чем со света сгинуть, Удалиться в мир иной, Собираюсь я покинуть Ненадолго край родной. Собираюсь ненадолго Я покинуть Кострому, Хоть и город мой, и Волга Милы сердцу моему. Я прощусь с соседкой Клавой И с женой своей прощусь, И пущусь в Москву за славой, За известность пущусь. Покачу к тебе, столица, Через город Ярославль, Знаю — слава не синица, А известность — не журавль. Знаю, славу и известность Заиметь всего трудней, Я московскую окрестность
Покорю за пару дней. Я концертный зал "Россия" И Дворец в Кремле сниму, Прослыву я как мессия — Возвеличу Кострому. И меня обратно лично В путь проводит президент, Костромской глава публично Мне подарит постамент. Краснокаменный, гранитный, На котором год какой Замер крупногабаритный Вождь с протянутой рукой. На котором бронзоликих, Власти местные и Царь, Всех Романовых Великих Разместить пытались встарь. На котором после смерти, И заслуженно вполне, Верьте этому — не верьте — Памятник поставят мне.
Урок истории печальный, Благополучие забудь, Не зная путь свой изначальный, Не зная свой конечный путь!…
Какие раньше были беды, И каторжным каким был труд!… Но твёрдо знали наши деды, Откуда и куда идут.
А мы, надменные потомки, Сказать сегодня можем так: — Всё наше прошлое — потёмки! Всё наше будущее — мрак!
г. Кострома
Вначале было нас немного, Но погоди: придёт пора — По всей России Кондопога Пройдётся маршем "на ура"!
Когда в подземном переходе Гнусавит "Иестеди" певец, Мне хочется его свободе Немедля положить конец.
А был бы я американец, То дал бы сразу по балде, Чтоб больше никогда засранец Не пел бы "Иестеди" нигде.
Пусть славят "битлов" англичане, Свои — своих, в конце концов. Но пусть исполнит голос Вани Родной мотив в стране отцов!
Небритый, немытый кошмар Возник предо мной в переходе: Отпетый парижский клошар Пел песню для нас о свободе.
В такт дрыгает левой ногой, Костылики выставив рядом, И наш нарушает покой Сердитым и алчущим взглядом.
Трясёт свой стаканчик пустой И злобные сыплет проклятья, И делает вывод простой, Что люди на свете — не братья.
Хвалёное эгалите Исчезло, как дым исчезает, Наверное, стали не те Французы, иль хрен его знает.
А где, вашу мать, либерте? В натуре, товарищи, нету… Монета звенит в пустоте, Случайно попав на монету.
И все мы в такой пустоте Бряцаем в житейской пустыне… Забудьте про фратерните И спите спокойно отныне.
Проснитесь, французы, ведь вам капут! Пора Европе восстать! Цветные белых вовсю скребут, И поздно локти кусать!
Дождётесь вы от смешения рас Не Пушкина и Дюма, А жизни, в которой любой пидорас — И тот свихнётся с ума.
Сегодня негр французских дам Прилюдно целует взасос, А завтра повиснет у вас в Нотр-Дам Как сажа чёрный Христос.
В храм, как в метро, проникнет вонь, Настанут чёрные дни, Неугасимый вспыхнет огонь В пригороде Сен-Дени,
Вослед загорится Сент-Антуан, За ним — цветущий Отейль, Ведь любят ребята из жарких стран Молотова коктейль!
Французы! В защиту собственных жоп Пусть встанет и стар, и мал. Не думайте: "После нас хоть потоп!" Ведь он в натуре настал…
Божьим даром была осияна И с поэзией слитно жила — Но при этом Ахматова Анна Неразборчива в связях была:
Итальянский еврей Модильяни, А. Г. Нейман, советский еврей, Простирали дрожащие длани К нестареющей даме червей.
Выбор был её странен и лунен, И делил с ней постель и жильё Суховато-расчётливый Пунин, Ненавидевший сына её.
Обольщённая видом сиротским, Рифмоплётство сочтя за талант, Увлеклась даже Иосифом Бродским, Выдав скептику званье "гигант".
Ей дано было русское слово! И спасибо на том, господа… Но брезгливая тень Гумилёва Отошла от неё навсегда.
МАРСЕЛЬ САЛИМОВ
Ну, вот и стал я юбиляром, и женщины в теченье дня, став в очередь, как за товаром, целуют трепетно меня.
Тут министерши, поэтессы, чиновницы (и ведь не лень!) меня — задиру и повесу! — спешат поздравить в этот день.