Журнал "проза сибири" № 1995 г.

Навел блеск и просто сел. И слушаю. Вот две женщины готовят еду, а я сижу в своей комнате и слушаю их. Одна — мама, другая — Томка. Как-то... приятно, что ли. В порядке хохмы, думаю, закурю сейчас и загадаю... Нет, только в порядке хохмы! Это все! Отрезанный ломоть. Обособленное от меня дополнение к воспоминаниям. Будущая жена друга Самвела.

А мне бы как Томкиному другу следовало иное загадать. Тем более, что она маме говорит про себя: „Инглис дилинда яхшы билмир". В смысле, плохо она по-английски сечет. Что там моему йоговатому Виллсу какой-то экзамен?!..

Но тут же себе говорю, что друг Самвел, наоборот, хочет, чтобы Томка провалилась и в Баку вернулась. Я ему своим ,,Wills“-OM только все испорчу. Так что пусть будет все как будет!

А как будет? С Викой, например, как будет теперь? Объяснить? А ей, между прочим, мои объяснения и не нужны. Ей только лучше: отстал наконец-то! А я не отстал!!! Я друга из Баку встречал!!! Тюльпанами забросал по совету мутанта небритого! Да-а... Теперь я этого бакинского друга еще на экзамены буду сопровождать, город показывать. И в Летний сад гулять водить. Наблюдать, как мосты разводят — ей очень хочется посмотреть. Так она маме говорит.

Вообще-то ей очень серьезно готовиться надо. Вот и готовилась бы! Мне, между прочим, тоже... Да! Вот именно. Тоже надо готовиться!.. Сочинения она боится! А я не боюсь?! Больше четверки никогда не зарабатывал. Это Вика у нас большой специалист по сочинениям. И не только на тему „я в библиотеке, я у портнихи", но и на любую вольную.

Вот! Это мысль! С немецким у меня — порядок. Еще когда отец там служил, мне всего-то четыре года было. Нахватался. Очень восприимчивый возраст. А мама уже дырку мне в голове сделала: „Решить не можешь, куда поступить! Уже две недели до вступительных!“ Про военное училище она потихоньку от отца и слышать не хочет. Ни за что! На всю жизнь, говорит, ей одного командира хватит. А вот иностранно-педагогический... Раз, два, три, четыре, пять! В школу мы идем опять! А что?! Главное, с Викой на одном курсе. Вместе учиться. Не надо будет ее к телефону добиваться и маяться, под каким соусом к ней в гости сходить. Сокурсники, одним словом.

И даже теперь уже можно — не на улицу бежать, по автомату конспиративно звонить, а прямо из дома. Повод? Помогла бы грамматику подтянуть, а то сочинение... Не по телефону же ей меня подтягивать? Только очно! Так что... чем не повод? Чтобы звякнуть. Заодно и прозондировать, как Вика отнеслась к недавней картинке во дворе.

Грамматику, правда, за две недели все равно не осилить, но „Wills" мой на что?! Толку от него пока никакого, кроме негативного, но... И надо бы его, кстати, запрятать. Отец вот-вот явится. Его ждем — долма уже готова. Уже слышу — Томка кричит: „Иди, попробуй! “

И я пробую. Звякнуть. Верчу в руках пачку желтую с красным, гудки слушаю. Потом слушаю Вику. Сама подошла: „Н-ну?“ Я по ее „н-ну?“ понимаю, что она как-то догадалась: это я. Междометие ее получается какое-то очень-очень равнодушное, постороннее. Не холодное, не прохладное, а так... комнатной температуры. Никакое.

И я вместо того, чтобы бодро и независимо спросить коллегу по абитуре, когда первый экзамен, и что там вообще требуется, и не могла бы помочь по сочинению... Вместо этого я начинаю что-то гундить, мямлить, уставившись в свою пачку. Потом героически справляюсь с собой и... ляпаю:

— М-м-м... Тут у меня вопрос возник... М-м-м... Ты в английском хорошо... Так вот... Что такое по-английски „Виллс?"

Вот дурак!

Она все тем же комнатнотемпературным голосом отвечает:

— Вилл — желание. Окончание „с“ — множественное число. Еще есть вопросы?

Я как-то гнусно хихикаю и говорю:

— Не-ет...

И трубка мне отвечает:

— Пип-пип-пип-пип...

Снова пачку шебаршу и бормочу:

— Желания, значит... Ну, правильно. И в немецком почти так же. Воллен. Хотеть... Значит, желания... Ну-ну, желания так желания. Ничего себе! Желания...

И Томка врывается в комнату, кричит:

— Ну, что?! Есть будешь?! Или тебя на аркане?!

Я успеваю запихнуть пачку под мышку и преувеличенно плотоядно ору:

— А где тут моя родная бакинская долма?! А вот я для нее сейчас емкость освобожу! Пардон! — И прыжками в туалет.

И пока Томка сконфуженно фыркает, а мама ей сокрушается, как я разболтался, встаю ногами на унитаз и выкуриваю в отдушину „виллсину“, то есть...

Поживем — увидим!

2

*********************************************************

3

Живем. Видим. Год, два... Десять, двенадцать... Да-да, двенадцать лет — и как не бывало! Особенно когда они уже позади, а не еще впереди. Позади, а все как вчера произошло. Что? А все. И сигарет в пачке ,,Wills“-a убавилось...

Так и не курю. Тем более, Минздрав предупреждает. Тем более, как отец говорит, собой надо владеть. Вот я почти двенадцать лет собой и владею.

Только когда уж совсем припечет, запираешься в комнате и от мебели к мебели мечешься, как шарик воздушный. Который надули, но ниткой не прихватили и выпустили.

Впору на стенку лезть. И я лезу. И там, на самой крыше престижной стенки „Людовик“ нащупываю пачку. Она вся в комьях пыли, как в тополином пуху — таком же, какой был тогда, летом, давно. Давно не лазал. Давно не припекало. И в пачке ,,Wills“-a насекомно шуршат, наружу просятся две последние штуки, прямо-таки требуют!

Наружу — так наружу... Чирк! Пх-х-пх... Тьфу, гадость!

— Слушь, ты чего хочешь?!

Ага! Проявился! Виллс многомудрый! Выстроился из дыма! Восстал из пепла! Чуткий ты мой! Заботливый! Двенадцать лет сам улавливал, а теперь не уловить?! Сам решил возникнуть и спросить, чего хочу?!

Ничего не хочу! Просто курю! Потому что собой не владею! Понял, нет?!

Он-то понял! И его „что хочешь?" совсем не похоже на „чего тебе надобно, старче?" Его „что хочешь?" больше похоже на шпанистую преамбулу мордобоя. Когда тебя уже окружили, дышат в затылок, по плечу успокоительно похлопывают: ну что ты, парень! все нормально будет! иных уж нет, а тех долечат! И самый главный шпан пытливо испрашивает: „Что ты хочешь?!" Вот такой тон у мутанта моего. Обнаглел!

— Ты что, гнида полупрозрачная, сделал?!! — ору.

Вскакиваю и пытаюсь надавать по его небритой роже. Мимо! Мимо! Еще бы не мимо...

— Ты! Что! Скотина! Сделал!

Мах-мах! И в одну из секций „Людовика" врезаю. Ы-ы-ы! Ы-ы-ых-ь-хь! Рука! И еще двинутая часть престижного „Людовика", перегораживающая комнату, качается с пьяными паузами. Прикидывает: падать? не падать?

Я заключаю „Людовика" в объятия. И мы, крепко прижавшись друг к другу, переминаемся танцплощадно. Как парочка, которой негде... „Людовик" смиряется и возвращается в положение статики. Но для острастки ссыпает мне на голову стопку словарей с самого верха — чтоб знал!