Журнал "проза сибири" № 1995 г.
Шрифт:
— Вы хоть подумали, что он — гордость школы?!
Подумал. Гордитесь на здоровье! Он же по физике гордость. А запас иностранных слов и произношение у него, как у киношного партизана: „хенде хох“, „хальт“, „гутен таг“. И пусть он на меня молится, что „трояк" получил, а не единицу.
Волобуев не молится. Ему мой „трояк" отсекает медаль и роняет средний балл.
Волобуев идет куда-то, достает где-то искусственный глаз. Потом — в кабинет директрисы. И просит туда же вызвать меня. И говорит:
— Я бы хотел, чтобы у меня не было троек.
И я отвечаю, что тоже этого хотел бы. Все только от него, от Волобуева, зависит.
Он говорит:
— Вот в присутствии
Я педагогично отсутствую эмоциями:
— Вырывай...
Тогда гордость школы Волобуев кричит:
— Ах, так?! — Подносит зажатый кулак к лицу, резко дергается, с ревом швыряет что-то на стол директрисе и выкатывается из кабинета.
И это самое что-то — глаз (количество: один ). Покрутился, покрутился и замер, с укоризной уставился на директрису. Искусственный, естественно. Который в кулаке был зажат. Но поди сразу разберись с перепугу.
Истерика — раз. Неотложка — два. Медаль — три.
Медаль не мне. Медаль Волобуеву. Ибо:
— Видите, до чего вы мальчика довели?! А вдруг он в следующий раз на самом деле инвалидом себя сделает?! Неужели вам мало двухнедельного бюллетеня директора?! А у нее, между прочим сердце! А у вас что, совсем сердца нет? Мальчик — прирожденный физик, а ны...
Мальчик, конечно, прирожденный поганец.. Но! Не бывает плохих учеников.
— И вот мы его еще раз спросим. Он еще подготовится, и мы по всему материалу его проверим... Нет, вам лучше не присутствовать, не нервировать... Вот видите! Мальчик просто отлично ответил! Видите?!
Вижу. Что мне еще остается.
А если вижу, то нечего было отличника Волобуева третировать вплоть до членовредительства! Мне бы стоило, между прочим, обратить внимание на отстающего Долбоносова, который из потенциального второгодника на глазах превращается в кинетического. И если я так дальше буду...
Хорошо! Обращаю внимание! Я уже пять лет обращаю внимание педсовета на Долбоносова! Ну, могу я его к водопою подвести, а он не пьет. Не пьет и все! Он еще в пятом классе две недели пропустил. И последующие пять лет выпрастывался из парты и грустно на меня смотрел: вы же знаете, что я еще в пятом классе две недели пропустил.
— Надеюсь, ты понимаешь, что можешь остаться на второй год? Отдаешь себе в этом отчет? — говорю я ему.
— Надеюсь, вы понимаете, что второгодников у нас не должно быть при нашей стопроцентной успеваемости? Отдаете себе в этом отчет? — говорит мне отбюллетенившая директриса при всем честно м педсовете.
Понимаю. Отдаю. Отчет. И клеточки в журнале справа-слева от очередной двойки оставляю свободными. Для бразильско й системы. 4-2-4.
— Вот видите! — говорит после дополнительно!-о допроса с пристрастием, учиненного теперь уже Долбоносову. — Видите, он знает кое-что! Видите, терпение нужно, оказывается. И подход! Ну почему — тройку? Может, на четверку стоит натянуть? Все-таки средняя цифре. Все-таки стопроцентная успеваемость. Все-таки он что-то ответил. Все-таки соображает...
Долбоносов-то? Он соображает! Он эту бразильскую систему усвоил еще с пятого на шестой класс. Он усвоил про стопроцентную успеваемость. Ему даже за искусственным глазом ходить не надо — ему и так устроят искусственный интеллект. Не о медали же речь. Он усвоил, что не бывает плохих учеников.
Значит, я плохой педагог. Несмотря на зов души.
Вот Вика — другое дело. Хотя, какое там другое?! Тоже мне — зов души! И позвал он ее в гидры.
Гливанна со своим Палгеничем из командировочных нетей
раз в три года грядут, шапками забрасывают с бордюрными „Лахти“ и „Тойота", бюстгальтерами джинсовыми на платформе с капюшоном, мешками пестрыми для ручной клади, впечатлениями непередаваемыми.Макароны все это! В том смысле, что вот Феллини сделал фильм о своей Италии. Полтора часа настоящей Италии. Смотришь и видишь — Италия. Так вот — за весь фильм никто ни разу у Феллини не ел макарон... Может быть, конечно, пробел какой у Гливанны с Палгеничем. Только Вику они этими „макаронами" закормили. И ушла Вика в гиды. В предвкушении импортных турне. И бредит легкими непринужденными раутами, коктейлями, нравами, декольте. И бередит себе душу, по зову которой ввязалась во все это. Никак у нее не получается махнуть в турне, поглядеть '— как там и что. Ее все время щенки опережают.
И она кушает очередные „макароны", насыпанные щенками. А днем ведет очередную группу на концерт ансамбля песни и пляски Сибири. И группа исхлопывается аплодисментами:
— Ит ыз бьютыфул!
И правда, бьютыфул. Только на лето все театры по гастролям разъехались, и песни-пляски Си бири — единственный гвоздь культурной программы для каждой группы. И Вика каждую группу на песни-пляски Сибири сопровождает и уже восьмой раз гвоздь программы наблюдает. Ит ыз бьюты-фул!
Утомительно? Утомительно. Зато хоть без непредвиденных осложнений. Как тогда...
Звонит. У меня на урюке проверяющий из РОНО сидит после истории с Волобуевым, после истории с Долбоносовым. Напряженка! А она звонит.
— Вас в учительскую,, — голова в дверь встревает, — к телефону... Нет. Сказали: попозже никак.
— Ты знаешь, чем нее это кончилось?! Знаешь? — стращает Вика в трубку.
Какая, думаю, разница, чем все кончилось?! Кончилось — и слава богу!
А началось с того, что ей группа сложная попалась — прилетела к нам после среднеазиатского наследования достопримечательностей. И здесь у них конечный пункт. Отсюда они после экскурсии по дворцам и паркам домой, за кордон возвращаются. Вике группу передают из рук в руки. Из Душанбе. Сразу из самолета в экскурсионный автобус.
Перепад времени, перепад давления, перепад температур. Главное, перепад кухни! Так что автобус каждые десять минут отклонялся от маршрута. А потом и вовсе про дворцы и парки забыли. Только и делали, что отклонялись. Сердцу еще i можно приказать. Но не желудку... А что делать?! Суровая проза жизни. Вся группа, надо думать, очень обогатилась впечатлениями.
А кончилось все тем, что в аэропорту одного не досчитались. Уже посадка, уже грузиться пора! А типа в мохнатом пиджаке нет! Того, который с собачкой. Он ее специально привез. Показать ей, каково у нас. Она у него с самого начала в кармане пиджака торчала. Маленькая такая. Высовывалась, тяфкала, мордой вертела.. . И вот оба сгинули.
Вся группа лопочет. Вычисляет. Варианты предлагает. Где потеряли? Где метро и площадь! Нет, тогда еще тяфкала!.. Где кони, где река! Тоже тяфкала... А где другая река? Мойва, да? Тяфкало, тяфкало!
А шофер уже усвистел. С другой группой. Только что прибывшей. Поэтому Вика мне и звонит... Она понимает — РОНО! Она понимает — проверяющий! Но ей-то что теперь делать?!
Интересное дело! Я-то чем могу помочь?! Мне:-то что теперь делать?!
В сортир сходить! ОНА НЕ И-РО-НИ-ЗИ-РУ-ЕТ!!! Что же ей — мужиков за рукав ловить у входа и просить посмотреть кретина в мохнатом пиджаке с мордой сбоку?! Да смотрели уже в аэропорту! Из его группы люди смотрели! Нет его там! А группу уже в самолет надо сажать! Он, скорее всего, по дороге потерялся где-то!