Журнал "проза сибири" № 1995 г.

— Так ты сможешь подъехать?! Или нет?!

— Вот вы тут стоите, а у вас, чтобы вы знали, проверяющий сидит. Вы тут звоните, а телефон, чтоб вы знали, один на нею учительскую. Вы тут болтаете, а нам, чтоб вы знали, должны звонить насчет сводной ведомости по успеваемости. Вы тут прохлаждаетесь, а до звонка., чтоб вы знали, осталось всего десять минут. А вы...

Эх, жизнь позвоночная! От звонка до звонка! Успеваемость! Нет, не хватает у меня успеваемости для беготни по деликатным заведениям и одновременного высиживания выпускников.

Молчим в трубку.

Помолчали.

Отбой.

„Какой-то не пробивной! Или прикидывается. Турне ему до лампочки, понимаешь! Помощи от него никакой. Тогда пусть хоть не мешает. Щенков приручать. Я же их все равно на дистанции держу. Можно подумать, нужны они мне очень! Как же!.. Но должен ведь из них хоть один проявиться! Чтоб настоящий! И чтобы турне сделал.."

... Доплетаюсь. Звоню. В дверь. Вроде, в свою.

Какой-то за дверью нестройный шум и тяфканье. Значит, нашла своего собачника.

Открывает. Молчит. Нехорошо молчит. Я в ответ тоже нехорошо молчу. Не до легкой иронии с хитрым видом.

А в комнате — десяток откормленных мордоворотов. Все ходят и только и делают, что любят выпить. И все по-английски говорят. С ума сошли!

Один только по-русски пытается что-то сказать. Вот он-то этот самый иностранец и есть, оказывается. А остальные — сочувствующие Викины коллеги набежали. Из щенков.

— Да брось ты! — утешают. — Да брось!

На меня никак не реагируют. А чего на меня реагировать?! Ради родной жены в сортир сходить не мог! А вот они ради родной сотрудницы — могут. И теперь имеют право ее по плечу гладить. „Да брось ты!“ — имеют право говорить. Языками зажигалок своих макаронных ее дрожащую сигарету лизать.

А она имеет право курить. Хоть и не курит. Но курит в данном случае. Вот как я ее обидел! А щенки не унимаются:

— Да брось ты! Подумаешь, накрылось твое турне! Годика через два забудется все — и поедешь!

— Да брось ты! Нашла из-за чего! Из-за всякого придурка так расстраиваться!

Интересно, кого щенки имеют в виду? Иностранец, во всяком случае, отрешенно исследует наши кактусы. Говорит: „Ит ыз бьютыфул!“ Своего щенка из кармана вытягивает. Гляди, мол: как дома! Его щенок как раз где-то там родился. Где кактусы. Он и стал сразу чувствовать себя как дома — обнюхивает, лапой задней пистолетики делает.

А я как не домой пришел.

Щенки Викины волком смотрят на меня. Душевную рану своей коллеги зализывают и еще больше растравляют:

— Мы тебе зато такое привезем из турне!

— Уйдите! — головой трясет. — Отстаньте! — плечами дергает. — Оставьте меня в покое! — сигарету комкает.

У нее большое горе. У нее теперь задробят турне из-за отставшего иностранца, а вы пристаете!..

Г-горе у нее! Щелкаю дверью в свою комнату, спиной валюсь на тахту. Шумно дышу, как после кросса. Г-горе у нее!

Раньше у нее горе было, что в дом приличные люди приходят, а у нас даже мебели приличной мет. И я забираюсь в непролазные долги — зато теперь ее щенки обитают на фоне престижного „Людовика". Г-горе!.. По башке ее не било еще никогда! Ранимая она! А я этого не замечаю, только и делаю, что очень ее обижаю!.. А что мне сделается?! Я ведь не ранимый! Такого поранишь, как же!. Только и знаю, что измываюсь над ней с хитрым видом... Вот разве когда пластом ляжешь и не встанешь, тогда она что-то заметит. Может быть. И может быть, поймет... А то — горе у нее, поездка за макаронами сорвалась!... Нет, не заметит она, даже если я — пластом. Скорее вспомнит, что какой-то твари лягушечной воду сменить надо!

Зло меня берет, и я беру с „Людовика" пачку. Пусто смотрю перед собой, пусто курю. Собой не владею. Слышу, как за стенкой щенки Викины восвояси разбредаются.

Разбрелись. Пусто. Один только иностранец по-русски Вике извиняется, что он не стеснит, что он коврике может со своим догом расположиться, что утром он сразу „самольет флай эвей". Голос у него сочувственный. Тоже Вику жалеет.

Эх, меня бы кто пожалел!

Полупрозрачный Виллс третий палец загибает:

— Сигарет курил? Сам хотел?

ЧТОБЫ СОПЕРЕЖИВАЛИ, ЕСЛИ МНЕ ПЛОХО. ЧТОБЫ ЛЕЧИЛИ, ЕСЛИ Я БОЛЕН, ЧТОБЫ СОСТРАДАЛИ.

5

А вот это уже не так!! Не совсем так. Совсем не так!

Или так?

Ведь бессильно бесился. Какие-то неоформившиеся, зыбкие, непрофессиональные сигаретные кольца испускал в потолок. В голове такие же мысли плавали. Даже не мысли, а...

Щенки — чтоб их!.. Г-горести „макаронные"!.. „Л-людовик“ престижный... уже давно не: престижный. „Людовик I". Щ-щенок на хвосте зарубежную новость притащил — там, у них „Людовик II" в каждом доме. Значит, мне скоро предстоит объявление вешать. С руками оторвут. А „Людовика II" Вике устроит вся ее свора. Сколько их, Людовиков, всего было? Семнадцать? Восемнадцать? Охо-хо! И волочь все опять на себе... Вот лягу пластом. Камбалой на песочке... Что она тогда будет делать? Когда, наконец, не ее, а меня надо будет откачивать... И чтобы ни руки не поднять, ни голоса подать.

Короче...

— И грохот вдруг среди ночи! Вскакиваю на постели, руками по одеялу хлопаю. Как из глубины вынырнула. Ничего не соображаю. Потом соображаю — моего-то нет! Куда-то делся! А тут — грохот. Может, забрался кто? Дергаю торшер — никто не забрался. Зато мой-то лежит рядом с тахтой, ты не представляешь! И рука висит! Неподвижно! Глаза закатил, рот разинул — как лев в граните!.. Нет-., это я сейчас так рассказываю, а тогда — ты не представляешь! Я его пальцем тыкаю — а он холодный!!! Как лев в граните! Что со мной бы-ыло!!!

...После вчерашней волны щенков накатила вторая волна. Гидр. Вику утешать. Уже не по поводу иностранца с собачкой, а по моему поводу. По-русски утешают. Чтобы и я всю подноготную понимал. Чтобы я знал — все эти штучки, которые я выкидываю, гидрам давно известны...

— Ты не представляешь! Я его всю ночь в чувство приводила. Ты не предтавляешь! И это потом еще раза три повторялось. А на четвертый я его поймала. Ты не представляешь!.. Он ночью встанет, не спится ему что-то. На балкон выйдет, сигаретку выкурит. Возвращается, потоптался, прицелился, чтобы башкой об угол не приложиться. И — бу-бу-ух-х!!! Замер!.. Ах, ты! — думаю. Театр одного актера! Весь вечер на манеже! Сердечник долбанный! То-то он мне мужественно зубами выскрипывал, что „скорую" — ни в коем случае! Мол: сам! Симулянт! Ты не представляешь! На балконе ведь свежо — вот и холодный!.. Принципиально не проснулась! А он полежал и встал. Снова — бу-бу-ух-х!!! А я себе сплю без задних ног! Ты не представляешь... С той ночи выздоровел как миленький!

И гидры всем квинтетом втолковывают, что мужики вообще сплошь симулянт на симулянте, что попробовал бы кто из мужиков родить, тогда бы узнал. Что мужики любую царапину за сабельный удар наотмашь воспринимают. Что мужики...

А я лежу. Пятна. В глазах — разноцветные. И по всему телу тоже. Это не сразу. Это к утру.

Сначала всю ночь — самолет на посадку. Вверх-вниз. Пустоты внутри, в диафрагме... Шлеп-шлеп. Ванная. Сосредоточенное нависание над раковиной — лбом в зеркало, вцепив руки в фаянс. Ничего себе, собачка! С-собачка!!!