Журнал "проза сибири" № 1995 г.
Шрифт:
Не знаю, действительно ли эта старушка была княжной Черновой, или только придумала себе затею, — было что-то бутафорское во всем ее виде, в распевном повествовании сохранных подробностей, но театральность иногда усугубляет память, ритуально длит ее.
В кофейном запахе много памяти.
Но вкус — без памяти. Это страсть.
Пробуждение.
Пробуждение же не состоялось.
Я просыпаюсь утром. Это острое включение сознания, свежее, без мысли, сквозное осознание жизни, начало действия, — сейчас движения
И я хочу наслаждения. О! Сладострастники знают.
Я хочу пробуждение тянуть. Мое тело со мною в полном содружестве для продолжения сна. Никогда, как утром перед пробуждением, оно подчинено мне с добровольностию, оно так пластично, что не вызывает ни малейшего раздражения, оно не сделало еще ни одной судороги действия, чтобы стать некрасивым.
В это время оно может сделаться темой возвращенного сна,
натянутой, потому как сон уже управляем, и в управлении есть корысть встречного сопонимания тела, терпеливого вслушивания в его томление...
покорное, я помещаю его на грани наслаждения и сознания, в этот резкий экстракт вкуса,
хочу уловить миг пророждения,
увеличить каждую деталь его, рассмотреть в микроскопе сна:
...из хмельного теплого.сна медленный в озеро вход...
Праздник тела...
Пальцы ног соскальзывают с окатых камней, видны в воде их загорелые цепкие движения, ожег схватывает икры, колени, щекотно выше, дальше выдержать нельзя.
во всю длину, вперед руки, струнная линия, натяжение мышц, над затылком, я знаю, смыкается очень гладкая поверхность...
Сверху: я плыву в янтаре, движения затяжные-длинные, радужными нитями образуют горизонтальность, плоскую, вровень с поверхностью, — не пускает, заполирована.
Под моими глазами: мозаика дна, оскольчатая, сконструированная, — глаза ящерицы... окатанная в общую поверхность,
мое движение открывает в них огромный узорчатый взгляд, притягивает, не пускает.
Слом от вздоха, вдох — ах — глубокий, мокрый, не вдох — глоток, воздух на губах — сладкая солнечная вода...
Солнце вливается в меня,
в полный сосуд, глиняный,
загорелый камешек, омытый, окатанный, на берегу озера лежу...
Пробуждение. Утренние лучи легли веером мне на щеки. Веки дрогнут сейчас в предвкушении .вскинуть над лицом полукружье ресниц. Издревле дарована нам эта благодать совпадения: пробуждаться с восходом Солнца.
В глубине сна, в первой точке сознания зарождается союз света и тьмы, одномоментно же прорезается между ними бегущая текучесть времени, вот оно! — Пробуждение.
Схвати возможность!
В неоткрытом же зрении
делает полный свой период: день — ночь, сон — явь, — стоячая волна, закрепленная повседневностью.
Стимулятор и паралич действия.'
Я удерживаю сон с принуждением. Образы слишком быстры и определенностию снимают фантастичность длительности, я уже стремлюсь фиксировать его в реальности, в слове,
и
видение фальшивит, — оно хочет утвердиться.... а казалось, — вот сейчас, здесь,
была Она! — истина. Растаяла. Не уловилась.
Действительность концентрирует меня.
Оконный свет прорезает глаза.
Будильник глядит в упор, прищурив одну свою последнюю минуту перед окриком:
Get up! Stand up! Ready!
Одежда вытянулась во фрунт, щелкнув каблуком,
Сейчас я попаду в неуклонно следующие за пробуждением утренние действия.
Механистичные и режимные, они мне так и будут всю мою жизнь строжиться со школьного листа, который мы обязаны были в первых классах расписать и на жизнь себе вывесить — „Режим дня“.
Эта буква ,,Р“ с заглавной высокой прической, она олицетворяла для меня Руководительницу класса, что и дома следила меня:
„подъем, зарядка, туалет, завтрак" — скороговорка, заучка, без задоринки, без сучка
прописным почерком выписанные движения...
скучная на вкус умывальная вода, как она гладкой струей стоит из крана, если его удачно открыть,
и грех на душе: зарядку опять не сделала.
Намек на действие,— не сделала зарядку,
да ведь действие ж, — помнить всю жизнь, что не сделала, преступила, протест, , ’
я помню, мы верили, что на фронте за такое расстреливают.
Можно очень долго не просыпаться,
весь день, не просыпаться вовсе,
но тогда можно бы и закончить рассказ.
Да, пробуждение может быть целым делом. Если бы кто-нибудь спросил меня за поздним кофе:
— Что вы делали сегодня утром?
Я бы так и ответила:
— Я делала пробуждение.
Утро выхватывает нас из небытия.
Иногда мы смягчаем его теплой медлительностью, часто встречаем с нетерпением ожидания.
Чаще наше утро буднично, — всего лишь интервал между звонком будильника и звонком на работу...
Есть особенное, счастливое „утро в лесу“, в степи, в горах, на берегу, в общем, „в шалаше“...
Вставая с лучом солнца; в утреннюю ли свежесть; с правой ноги или с левой; с улыбкой или мучительно разлепляя веки; под шорох дождя, под смятение ветра; навстречу успеху или предчувствуя беду...
мы почти на замечаем страха новизны.
Просыпаясь утром детьми, мы тут же стареем до своего возраста.
Но выпадает однажды жесткое утро, когда вдруг оказываешься один перед чужим миром, словно потерявшийся щенок на улице...
Это может быть в поезде, где ты едешь в свои десять лет под присмотром проводников и пассажиров-доброхотов, тебя кормят и развлекают и балуют, и должны сдать с рук на руки встречающему отцу...
„Большая Охота" была обещана, когда мне будет десять лет. Мне десять. Но папа теперь живет далеко, во Фрунзе. Звоню. Он не сумел отказать. Мама шьет мне вещевой мешок и телогреечку из старого пальто. И отпускает меня.