Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Журнал «Вокруг Света» №02 за 1992 год

Вокруг Света

Шрифт:

Выпаривают соль в специальной каменной печи. Полкубометра дров за два часа превращают содержимое огромного деревянного корыта в меру соли — шестнадцать килограммов. За день в печи можно выпарить четыре-пять мер — около мешка соли, благодаря которой аул не знал нужды даже в самые тяжелые времена. Теперь солеварением занимаются в основном люди пожилые, а молодежь — только в свободное от основной работы время.

Мы застали заключительный этап производства — Шахбан счищал с огромного железного противня слой соли пальца в два толщиной, оставшийся после выпарки. Узнав, что мы очень торопимся, нам насыпали в подарок кулек мельчайшего сероватого порошка, взяв слово завернуть в аул на обратном пути. Я лизнул соль и обнаружил, что она... не очень соленая. Ай да кванхидатльцы! Магазинные полки еще недавно были заставлены «Экстрой» по гривеннику

за килограмм, а к ним терпеливо стояли в очереди за двухрублевой малосольной солью!

— У этой соли есть секрет, — пояснил Хизри, — она очень быстро впитывается, а потому совершенно незаменима осенью при сушке мяса и засолке провианта. Концентрация маленькая, и продукты отлично сохраняются. А на вкус, знаешь, какие становятся! В наших местах без мастерства не прожить. Но то ли ты увидишь в Анди! Поспешим.

Одежда и дом

Миновав районный центр Ботлих, мы продолжили путь по андийской земле, поднимаясь левым берегом к верховьям быстрой реки. Теперь нашей целью был аул Рахата, где, как я знал, сохранился другой традиционный промысел — изготовление войлочных бурок.

Из всей экипировки горца до недавнего времени самыми незаменимыми были кинжал и бурка. Наплечная бурка — и одежда удобная: никакой ветер под ней не проберет, дождь не промочит; и походный дом с постелью: ложись в ней в любую погоду на мокрую землю, накройся полами — и ты в безопасном укрытии. А свернешь ее в тугой цилиндр — и цепляй к поясу или седлу. И мороз, и дождь, и сабельный удар выдержит. Лучшие на Кавказе бурки делали в Дагестане, а именно — в Анди. (Впрочем, об этом я мог бы и не спрашивать.) Они пользовались огромным спросом по всему Кавказу и на Дону не только потому, что местные мастера искуснее других, но и потому еще, что здесь вывели особую породу овец. Андийскую. Овцеводством занималась практически каждая семья в Анди, и в начале века аул владел отарой в 120 тысяч голов. Сейчас, конечно, во много раз меньше.

Это я видел и сам — мы проезжали время от времени мимо овец, белевших на изумрудных склонах. Но овец помногу не бывало, какие там отары! Кто это позволит семье держать отару в тысячи овец? Но бурка и поныне удержалась в повседневной жизни. Правда, в самом Анди их делают теперь совсем немного — только для себя и для близких родственников или друзей. Зато по соседству, в ауле Рахата, с 1924 года действует небольшой комбинат, производящий бурки с полным соблюдением древней технологии.

Путь к нему нам вновь указала река: в косу ее светлых тугих струй в одном месте вдруг вплелась черная прядь. Этот чужеродный реке поток привел нас к мосту, под которым в небольшой, отгороженной камнями заводи топтал черные полупогруженные в воду кошмы человек в высоких резиновых сапогах. Выплывавший из заводи зловещий темный шлейф вселял сомнения относительно экологической чистоты подобного способа промывки войлока. Мы, однако, деликатно об этом умолчали, ибо хотели познакомиться с мойщиком бурок Магомедом Абдулгаджиевым. Спустя несколько минут, он прополоскал оставшиеся изделия, взвалил их на двух ишаков и бросил нам: — Пошли на комбинат!

Комбинат оказался небольшим, просто-таки домашним производством в сотне метров от моста.

На изготовление бурки требуется, как выяснилось, целая неделя — ровно столько, сколько и века назад. Поэтому целиком производственный цикл проследить мы не могли. Зато все отдельные операции нам показали.

Особой хитрости как будто и нет. На специальном коврике несколько мастериц распластали по форме бурки слой шерсти толщиной в несколько сантиметров, затем все это скатали в валик и принялись колотить по нему локтями. Бить так нужно довольно долго и равномерно, чтобы шерсть свалялась в плотный однородный слой одинаковой толщины. Затем валик развернут и заготовку покрасят в черный цвет (изготавливается и небольшое количество дорогих штучных белых бурок для знатных заказчиков или для подарков).

После покраски бурки расчесывают специальной гребенкой и взбивают шерсть. Затем следует самая ответственная операция: убрав из шерсти соринки, веничками из высушенных корней льна проводят по войлоку до тех пор, пока отдельные ворсинки не слипнутся в крохотные косички. Они-то и делают бурку непромокаемой. Только после этого следует мойка, свидетелями

которой мы были у реки. Потом бурку сушат. Несколько уже высушенных лежали рядом.

Взяв за края одну из них, несколько работниц растянули ее в воздухе и стали аккуратно обмакивать в налитый в большой железный ящик клейкий раствор. Косички склеются и будут долгие годы служить надежной защитой от непогоды. Теперь осталось только прошить бурку крепкими нитками, придав ей неповторимый силуэт остроплечего балахона. Бурка по цене вполне доступна каждому, выпускает их комбинат по 17 — 18 тысяч в год. Заказывают даже из Средней Азии.

— Наши бурки носят Расул Гамзатов, космонавты и Фидель Кастро, — с гордостью сообщили мне работники комбината.

Я представил себе Фиделя Кастро на коне и почему-то на фоне горы Казбек, как на папиросах. Бурка его вздымалась, и он произносил нескончаемую речь на аварском языке...

Мне непременно захотелось сфотографировать андийца на коне в бурке. Я стал озираться по сторонам в надежде увидеть всадника. Он не заставил себя долго ждать. Джигит прекрасной осанки, с гордо посаженной головой медленно ехал мимо ворот, на гнедом жеребце, небрежно поводя плетью. Четко цокали копыта. На просьбу попозировать гордый джигит снисходительно согласился. Ему принесли только что изготовленную, без пылинки красавицу бурку цвета воронова крыла.

Джигит накинул ее и стал похож на орла, летящего на фоне гор. Солнце уже скрывалось за гребнем, у меня оставались для съемки считанные минуты. Джигит с непроницаемым лицом и чеканным профилем был прекрасен и в меру терпелив. Но когда я стал менять отснятую пленку на новую, изрек:

— Я тут стою на ветру уже десять

минут и весь продрог, пора тебе в магазин!

— Дело говоришь, джигит, — вмешался Хизри, — в самом деле, ты славно потрудился и можешь простыть. Только знаешь, мой друг снимает / тебя для журнала с полуторамиллионным тиражом. Теперь ему придется написать, что у вас делают бурки, в которых продувает даже в теплый августовский вечер.

Находчивы все-таки андийцы!

Джигит блеснул золотым зубом. Солнце скрывалось за его спиной за гребень горной гряды.

И я вдруг понял, что до Анди нам в этот день так и не доехать...

Александр Миловский Фото автора Рисунки В. Чижикова

Письма из лесу

Кто живет на горе

Всякое дело трудно начать, а после пойдет, побежит, покатится. Вот и письмо из лесу — с чего начинать? Лес-то большой. С краю начать, с опушки?

Пока до опушки дойдешь, много чего повидаешь. Идешь отавой — сочно-зеленой травой. Летом в лугу разнотравье и разноцветье: осока, тимофеевка, кувшинки, клеверища, ромашки, зверобой, калган, таволга, колокольчики. Все скосят, сложат в стога-зароды, и на пожне взойдет отава.

Идешь по отаве — как будто гладишь ее, расчесываешь на пробор. Отава мягка, нежна, умыта росою.

Из ручья подымется утка, закрякает от испуга, словно ее спросонья схватили за хвост.

Взойдешь на пригорок, а на пригорке волнухи, целые семьи волнух с волнушатами. На пригорке растут березы, осины, рябины, малина, крапива, кипрей. Взойти на пригорок все равно, что взобраться на стог сена, — не на маленький стожок, а на большую скирду. Волнухи в траве и в крапиве, как птенчики радужных птиц. Шляпки их розовы, с ободками; сломишь волнуху, на сломе проступит розовое молоко. Есть волнушата величиною с копейку, есть с пятачок и есть большие, как оладьи, намазанные брусничным вареньем. У каждой волнушки под шляпкой пушистая бахрома, будто шарф.

Одна семья волнух живет от другой поодаль. Волнухи играют в прятки с тобой — волнушатником. Облазишь пригорок, все нет, нет и вдруг подвалит целое племя. Оберешь мал мала меньше, с чуть слышным, как цвириканье осеннего кузнечика, хрустом; руки твои умыты волнушечьим молоком.

Распрямишься и сразу увидишь: склоненные, как солнце к закату, уставшие за лето цвести ромашки; желтые соцветия на прямых стеблях зверобоя; запунцовевшие гроздья рябины; алые платки калины; летящие по воздуху, как бабочки-капустницы, березовые листья; затрепетавшие от легкого дуновенья рдяные листья осины. И синеву Большого озера внизу. Озера много, как неба.

Поделиться с друзьями: