Журнал «Вокруг Света» №04 за 1980 год
Шрифт:
В один из тихих вечеров, когда матово-золотистый шар солнца опустился к черной зубчатой полосе елей на той стороне залива, сидели мы с Нифантьичем на скамейке в предбаннике, распаренные после крепкого жара, блаженствовали в прохладе, попивая квас из большого деревянного жбана.
— Синяя Пала» — рассказывал дед, — она за великими лесами, за мокрыми болотинами затерялась. Хорошой тропочки туды нету. День нать идти пешо, да ише день, да ише... Нет, не дойдешь ты, парень, силов не хватит.
— Дойду, — с мрачной решимостью сказал я.
— Может, и дойдешь, — неожиданно
В открытую дверь предбанника вижу, как меж темными кронами елей сквозит зеркально-синий, будто полированный, простор залива. Словно зачарованные корабли, застыли посреди этой дремотной синевы лесистые острова. А дальше — открытое море...
Нифантьич поворачивает ко мне бурое от загара морщинистое лицо. Он серьезен.
— Ну, слушай, парень. Я тебе такое расскажу, какое никто на всем белом светушке тебе не расскажет.
Он звучно отхлебывает квас, лицо становится просветленным и вдохновенным:
— Жил в наших краях когда-то молодой помор. Неудачлив он был. Даже карбас у него всегда воду пропускал, и никакая конопатка не помогала. Вот уж осень поздняя наступила. Чем жить? Пошел Семен к одному крепкому хозяину, попросил ружье да два патрона — авось удастся лося убить али оленя да солонинку заделать. Хозяин говорит:
— Вот тебе два патрона. Убьешь двух лосей. Одного — тебе. Другого — мне.
Идет Семен по тайге. Мхи все уж заиндевели, а снега ише не выпали. Далеко в осеннем лесу слышно, как шаги Семена шуршат. Сразу же лоси уходят подальше.
Ночь подступает, черные лапы свои к Семену протягивает. Звезды глаза свои широко открыли, на землю глядят с любопытством, что, мол, там деется.
А по земле, где по водам, где по лесам, ходят две вековечные подружки — Печаль да Радость. И у каждой на плече брошен шелковый цветастый плат. Концы бахромчатые развеваются. И кого коснется та легкая бахрома, того сподобит либо печаль, либо радость. Семен думает: «Пора на ночлег собираться. Завалю-ка я выворотень да поставлю навес из еловых лап, глядишь, ночь-то и пересплю». Выдернул топор из-за пояса, пошел сечь мохнатые еловые лапы. И тут будто кто дохнул ему ни щеку — это Радость его своим платком коснулась. Сразу посветлело в лесу. Черные ели с замерзшими дождевыми каплями виднеются — будто чеканка на серебре.
Луна взошла. Белая, большая, круглая. Много от нее свету льется на поляну. И увидел Семен неподалеку скалу. А на скале в лунном свете весь белый, будто светится, стоит большой олень. Рога у него ветвистые, серебряные, яркие. Множество отростков у рогов-то.
Стоит олень и смотрит на Семена человеческими глазами. Мигом схватил Семен ружье и на оленя наставил. И тут показалось ему, будто кто-то его зовет. Оглянулся. За черным выворотнем вроде бы платье чье-то белеет, и вроде бы слышится девичий голос, и вроде бы платком кто-то махнул. Опустил Семен ружье и шагнул за выворотень. Перед ним стоит девушка в белом платье.
— Не стреляй в оленя, Семен, — говорит она. — Не то беда будет. И тебе и оленю. Это ведь олень-то не простой. А коли ты его пожалеешь, тайну тебе одну открою. В том великом камне, на котором стоит олень, спрятана каменная жила. А в ней камень удивительной красоты. Похоже, будто из него струится лунный свет...
Оглянулся Семен на оленя — а того и след простыл. Снова, посмотрел на девушку — и ее нету.
Покачал Семен головой. Видать, почудилось с устатку-то. Сделал себе постель из еловых лап, навес устроил, выворотень зажег. Без хлопот ночь переночевал.
Утром солнце встало, умылся Семен ледяной водой из ручья, сушеной рыбки погрыз. Думает — дай-ка все-таки гляну на тот великий камень. Подошел, обушком топорика вдарил. Отскочили два малых камушка. Взял Семен, поглядел — камни-то чудные. Сияет в них холодный голубой свет. Красота несказанная.
Принес Семен назад два патрона целехонькие да два камушка. Хозяин увидел их — обрадовался:
— Видать, судьба. Только вчера один приезжий купец такими камнями интересовался, хорошие деньги сулил. Вона, там его корабль в заливе стоит. Ты побывай-ка на кораблике, побеседуй с ним. Авось что благое тебе выпадет.
Тут Флор Нифантьич прервал свое повествование и сказал:
— История эта долгая. Я тебе ее до самой Синей Палы сказывать буду...
...На маленьком залесенном мыске мы устроили привал. Здесь увидели моторную лодку, поставленную на якорь. Та самая девушка, которую я встретил у ручья, Маша, собирала водоросли-фукус, выброшенные на берег штормом. Она ловко стаскивала их в кучи обыкновенными вилами.
— Машенька, здорово, — сказал дед. — Мы, вишь, с гостем в поход собрались, хотим на Синюю Палу сбегать. Оба, вишь ли, молодые, дак чего нам стоит сорок верст пешо отмахать по тайболе да по болотам.
— Желаю приятно прогуляться,— усмехнулась Маша
— Я смотрю, ты тут фукус по-боевому собираешь, аж вилы свистят. А ведь тут треска хорошо ловится. Не наловила ли?
— А вон двуручная корзина полная стоит. И вам хватит.
Дед вытащил из рюкзака острый топорик, мигом вырубил две рогульки, забил в землю, натюкал хворосту. Вскоре над костром в котелке забулькала уха Дед был запаслив и среди взятых с собой продуктов имел лавровый лист.
— А вон там, за большим камнем, дикая петрушка растет, — сказала Маша, не переставая орудовать вилами.
— Сбегай-ка, парень. Чай, отличишь дикую петрушку от крапивы-то?
Вскоре я вернулся с пучком темно-зеленых глянцевитых листьев, издававших приятный пряный запах.
— Возьмите на дорожку рыбы-то, — сказала Маша. — В дальней дороге уха из трески много силы дает.
— Да мы и сами наловим, — сказал дед.
— Ветер переменился, сейчас долго клевать не будет.
Дед выпотрошил пять хороших рыбин, посыпал солью, сунул в целлофановый пакет.
— Сам понесу. Ты наверняка с Синей Палы камни потащишь, тебя, парень, беречь нать.
Маша налила нам ухи в миски, мелко нарезала петрушки на чурбаке. Пошел от нее дразнящий дурманный аромат. Я с удовольствием глотал жирную уху, тресковая печень приятно таяла во рту.