Журнал «Вокруг Света» №04 за 1980 год

...Да, у Васильева была заветная мечта. Он хотел укротить лютую энергию Чу, сделать ее паводки, смывающие поселки и даже города (в 1878 году была смыта большая часть Токмака), полезными людям. Владимир Александрович мечтал увидеть в Чуйской долине сады, и он их увидел. Но ученый никогда не довольствовался изучением только гидрологии Чу. Изучая сток реки или, скажем, скорость течения, он вместе с тем добросовестно исследовал растительность долины и поймы, рыбные запасы Чу, животный мир, экологические условия на отдельных участках. Отчеты и дневники Васильева — своеобразная энциклопедия о Чу. Кое-что из этой «энциклопедии» было в моих блокнотах.

«Ниже четвертого участка растет саксауловый лес... Заросли иногда настолько густы и высоки, что получается впечатление леса. У самой реки растет джида, также и тополь разнолистный (туранга)...»

«В 1915 году было организовано ботанико-географическое обследование всей долины реки Чу... Собрано 1600 экземпляров растений...»

Владимир Александрович был из тех, кто умел видеть реку. Длинные ряды цифр и густые решетки графиков не заслоняли ему живописные перекаты, излучины, плесы — словом, живую Чу.

...До Чумышских скал я добирался не на плоту, а на автобусе. Роденко сумел поколебать мою решимость. Доказал, что плот не годится для плавания через Боамскую теснину. Да и время поджимает.

В Чумыш из Георгиевки (как раз там находится управление оросительных систем) на служебной машине меня привез Николай Петрович Бутенко, пожилой словоохотливый гидротехник. Когда мы подъехали к Чумышским скалам, я увидел целое море воды. По одну сторону блестели шелковистые метелки тростника, по другую вперемежку с джидой стояли дремучие вербы.

Чумышская плотина (метров 50 гранита, стали, бетона) подпирала воду, которую далеко отсюда сбрасывал Орто-Токой, и направляла ее в два канала — Георгиевский и Атбашинский. Каналы распухли от воды, как сытые удавы. Один «удав» уползал в Казахстан, другой — в Киргизию.

Бутенко охотно показал мне хозяйство ирригаторов : плотину, водоспуски, головные сооружения каналов.

— Видите, — говорил, увлекаясь, Николай Петрович, — как гранитные плиты отшлифованы? Камень к камню. А бетон? Прочнее не бывает. Комсомольский бетон тридцатых годов. Смотрите, как все прочно. А ведь скоро юбилей будем отмечать — 50 лет.

Князь Масальский где сейчас? — вдруг спросил Бутенко. И сам же ответил: — Только виза его на бумаге осталась на память историкам. А плотина — вот она... Я ведь ее тоже строил. Бетон месил, землю тачкой возил. Машины прислали — мотористом стал. А как же, у нас и техника кой-какая была! Не все вручную. Даже бульдозер был паровой. Владимир Александрович хлопотал. Если б не он, плотина, может, другой вид имела. Большой он был человек. Его наркомы ценили. — Эту фразу Бутенко произнес с особым нажимом.

— Он так крепко любил реку, что даже похоронить себя завещал здесь. — Николай Петрович вскинул руку в сторону белого обелиска, резко выделявшегося на фоне темной зелени. — Он говорил бывало: «Чу нельзя мерить сырдарьинским аршином. То, что хорошо Сырдарье, может оказаться плохим для Чу. Если на Чу строить слишком большие водохранилища, то она захиреет. Река должна не только орошать поля, но и плодить рыбу, поить скот, умножать в понизовье зверя и птицу...» Так он говорил. И если бы он был жив, то, может, Ташуткульское водохранилище тоже другой вид имело. Больно много воды в степи там разлили. А ниже Ташуткуля теперь и смотреть нечего. Так, слезы одни, а не вода...

Что правда, то правда. Площадь зеркала Ташуткульского водохранилища превышает сто квадратных километров, говорили мне специалисты. А глубина на большей части едва достигает полутора-двух метров. Под водой оказались наиболее плодородные участки поймы.

— А перед смертью Васильев, знаете, что сделал? Попросил у начальства вездеход и целый месяц путешествовал. До самого Акжайкына, до слепого устья добрался. А потом, говорят, письма в Алма-Ату и Фрунзе министрам отправил. Просил принять меры для охраны джиды и туранги в низовьях. Туранга — это тополь такой реликтовый. Он растет в низовьях Чу, а здесь не растет. Хотя земля здесь лучше, чем в понизовье. А вот не растет. И в России тоже не растет, хотя видом точь-в-точь осина...

Тут к Бутенко подошел слесарь с неотложным делом. А я по гулким стальным мосткам отправился на левый берег, прямо к белому обелиску. Уже издалека можно было различить имя. «Владимир Александрович Васильев».

...Размышляя о судьбе этого удивительного человека, я принял окончательное решение: завтра же соберу байдарку (она вместе с рюкзаком лежит в Георгиевке, в управлении оросительных систем) и отправлюсь дальше вниз по Чу. Я намерен побывать всюду, где когда-то со своими реперами и теодолитами странствовал Васильев.

Анатолий Стерликов Фото А. Маслова

Жаждущая земля

Так же, как же, я помню тебя, баас, — протягивая мне свою морщинистую руку, проговорил Цзинчхана. — Ты оттуда, где люди летают к звездам. Ты подарил мне маленькую повозку. Ты говорил — на таких, только больших, повозках твои соплеменники подолгу живут в небе. С тех пор большая жара наступила два, два, еще два по два и, пожалуй, еще один раз. Не правда ли, баас?

— Конечно, правда, Цзинчхана, — обнимая старика, сказал я. — У меня до сих пор хранится сосуд из страусового яйца. Ты дал мне его девять лет назад...

Цзинчхана — старейшина бушменского племени кунг, я жил у них неделю. Из первых же фраз, произнесенных старейшиной теперь, я понял, что его представления о космических полетах совсем не изменились, а в языке кунг так и не появилось слов для обозначения числительных, превышающих «два».

Тогда, кочуя по пустыне в поисках съедобных растений или преследуя диких животных, кунг не задерживались на одном месте. Там, где их заставала ночь, они рыли неглубокую яму, обносили ее с наветренной стороны сплетенным из травы забором-щитом и укладывались на ночлег. Обычно они устраивали ямы в зарослях кустарников, за что и получили в европейской литературе название «бушмены» — «кустарниковые люди».

Цзинчхана приветствовал меня сейчас посреди песчаной площадки, вокруг которой расположилось десятка два хижин, сооруженных из сухих веток и шкур антилоп. Чуть поодаль, за дюной, виднелось сооружение из досок под крышей из рифленого железа. Над ней, развеваемый обжигающим калахарским ветром, реял голубой флаг Ботсваны.

— Я вижу, у тебя, Цзинчхана, как у старейшины, новый дом? — спросил я.

— Нет, баас, — ответил он. — С меня на старости лет хватит и хижины. В этом доме останавливаются большие начальники. Они прилетели вместе с тобой.