Журнал «Вокруг Света» №07 за 1970 год

Он прошел по ряду, где была парта Хаиме. Снова постоял возле каждого ученика, теперь уже подольше. Около Хаиме он не задержался.

Кисти все были вымыты, рядом стояли пустые, насухо вытертые банки для воды. Через две минуты звонок. Пора назвать победителя.

— Итак, лучший рисунок сегодня принадлежит кисти Хаиме Моралеса. Иди сюда, Хаиме, получай золотую звездочку.

Обычно такой рисунок учитель показывал всему классу, объяснял, почему он лучший. Сегодня он поступил по-иному—он только назвал победителя и, когда Хаиме не вышел на середину класса, повторил:

— Иди сюда, вот твоя звездочка.

Мальчик не двигался с места. Наклонив голову, он сидел, как весь урок, — видны были лишь его макушка и худые пальцы в черных волосах. Хаиме плакал.

Ребята на соседних партах переводили взгляд с учителя на мальчика; Учитель невидящими глазами уставился в одну точку. Хаиме плакал, стиснув зубы, чтобы подавить рыдания.

— Черт возьми, да что это с тобой? — крикнул он, бросившись к мальчику. — Что с тобой? Чем я тебя обидел?

Теперь уже весь класс глядел на учителя и Хаиме.

— Что случилось? Что же ты молчишь?

Он кричал, не в силах сдержаться, не обращая внимания на учеников. Хаиме поднял на него покрасневшие глаза — он уже справился с собой.

— Ничего не случилось.

Зазвенел звонок. Учитель не двигался с места. Ребята, кто встал, кто дожидался, пока им разрешат идти.

— Хорошо,— сказал он хрипло и утомленно. — Урок окончен.

Он все стоял около Хаиме и глядел на рисунок, на серую фигурку.

— Расскажи мне, в чем дело,— видишь, все ушли.

— Да ничего такого.

— А все-таки расскажи.

Он успокоился и теперь уже говорил своим обычным тоном.

— Мне правда нечего рассказать.

— Ну, если так, помоги мне все отнести на место.

Теперь учитель, поборов волнение, от которого еще минуту назад сжималось сердце, мог говорить спокойно. Они с Хаиме в два приема отнесли кисти и краски на место. Ну вот, неделя закончена. Но он чувствовал, что надо завершить ее по-иному. Узнать, отчего плакал мальчик. Узнать и помочь ему. Постараться понять Хаиме, разобраться в нем, чтобы утешить и помочь. Но, кроме того, — и теперь он мог признаться себе в этом — ему просто хотелось знать, в чем же все-таки дело.

— Вот что, Хаиме. Мне с тобой по дороге, я тебя провожу.

Она направились к двери.

— Стой. Ты забыл рисунок.

Хаиме вернулся за картинкой.

Учитель вспомнил, что окна остались открытыми, и начал их запирать. Свет из бледно-лимонного стал серовато-желтым. Казалось, солнце вбирает свои лучи в себя, словно хочет лишить людей тепла и света.

На улице подморозило. От дыхания в воздух подымались облачка пара.

С чего бы начать разговор?

— Хочешь выпить кока-колы или горячего шоколада? — спросил он, и они зашли в маленькое кафе. Хаиме положил свой свернутый в трубку рисунок на пол возле стойки. Они заказали горячий шоколад и молча сидели, дуя в чашки. Хаиме отпил глоток. Шоколад обжигал рот.

— Знаете, почему я плакал?

— Нет. Почему?

— Мне самому хочется рассказать, только трудно.

— А ты начни с самого начала и не торопись.

Учитель довольно огляделся — пятница, неделя закончена, он сидит за стойкой кафе с учеником. Все идет прекрасно.

Наконец Хаиме заговорил:

— Это из-за рисунка.

Учитель был слегка разочарован. — Из-за рисунка? Но ведь ты получил звездочку. Твой рисунок лучший. Ты должен радоваться.

— А я и рад, я рад. Я хотел звездочку. Только теперь мне это ни к чему.

Учитель слушал вполуха. То, чем он терзался весь день, вдруг стало ясно. Он знает, почему он здесь, почему он учит, а не делает какое-то другое дело, почему учит именно в этой пуэрториканской школе. Знает, почему учит таких ребят, как Хаиме. Он помогает им. Он им друг, а не судья. Он их понимает. Он им нужен.

— Что ты сказал, Хаиме?

— Мне это теперь ни к чему.

— А ты носи ее в кошельке на память — достанешь, посмотришь и порадуешься.

— Что вы, сэр, разве она поместится в кошельке, она вон какая большая.

— А, ты про картинку. А я про звездочку.

— Да, я про рисунок. На что он мне теперь? — тихо проговорил Хаиме, и голос у него прервался, и он снова заплакал.

Учитель огорчился.

— Хаиме, ты чего-то не договариваешь. Что это? Я имею право знать.

— Я своим рисунком горжусь. И что звездочка сегодня досталась мне, я рад.

Хаиме согнулся над чашкой, которую держал в обеих руках.

— Нас живет четыре семьи в одной комнате, — сказал он и поднял глаза на учителя. Они опять были черные, как всегда, и блестящие. Крупные слезы катились по его щекам.

Учитель подул на шоколад, отпил глоток, обжегся и закашлялся.

— Хочешь булочку? — пробормотал он.

— Нас живет четыре семьи в комнате. Каждый месяц мы меняемся местами. В этом месяце наша очередь жить посредине. Куда мне повесить свою картинку — ведь некуда, нет стены.

Хаиме замолк, не сводя глаз с учителя.

— Некуда! Нет стены! — крикнул он ему в лицо и выбежал из кафе.

Учитель остался один. Он заметил на полу свернутый в трубку рисунок Хаиме и вздрогнул. Отодвинув чашку, он развернул рисунок. Один конец черной стены уперся в стойку, другой — ему в грудь.

Он огляделся; и все вокруг показалось ему нереальным в сравнении с двумя зелеными людьми, в гневной неподвижности застывшими на багровой, как виноградный сок, траве под размытым небом.

Он свернул картинку и сунул ее в карман пальто. Потом закурил, отхлебнул шоколада и забарабанил пальцами по стойке. Буфетчица опросила, не нужно ли ему чего. Он не ответил. Стены, думал он. Сердца людей натыкаются на стены. И под силу ли сердцу, человеческому сердцу, пробить такую стену?

Этого он не знал.

Перевела с английского Нинель Явно

Камикадзе — «божественный ветер»

«В том-то и состояла особенность японской пропаганды и психологии, что первая утверждала вещи, несообразные с логикой, а вторая принимала их на веру... Тысячи японцев становились смертниками. Смертники — чисто японское изобретение, порожденное слабостью техники Японии. Там, где металл и машина слабее иностранных, — Японии вталкивала в этот металл человека, солдата... Смертничество — свидетельство авантюрности, дефективности японской военной мысли».