Журнал «Вокруг Света» №08 за 1974 год

Полный терапевт сменил Бориса, и он вышел во двор. Изба Морозова стояла у самого края болота. «В половодье, наверное, заливает... Соседи-то подальше и повыше построились...»

Санитары разводили в ведрах хлорную известь. Петух Полкан стоял рядом и, склонив набок голову, недружелюбно поглядывал на них. «Надо бы его кому-нибудь отдать», — подумал Борис и попросил санитара поймать Полкана.

С дедовым петухом Борис поднялся к соседнему дому. Не успел он открыть калитку, как ему под ноги бросился пушистый лающий комок.

— Замолчи, дьявол! — Навстречу Борису из-за сарая вышла женщина с охапкой поленьев. Увидев врача в халате, она опустила дрова на землю, вытерла руки о фартук.

— Вы не сможете на время приютить этого красавца? — Борис протянул петуха. — Пола Морозов из больницы не вернется...

Женщина боязливо посмотрела на птицу.

— А от него заразы не будет?

— Что вы, что вы! Он чист, как агнец, — Борис засмеялся.

Женщина осторожно взяла петуха в фартук и пустила его в курятник.

Борис повернул к лаборатории. Он понимал, что теперь у него впереди много дел.

Вас. Аникин

Рыжебокая

Вчера ребята двинулись по берегу на восток, а я остался в этом маленьком, заброшенном чукотском поселении. В тундре или тайге одиночество переносится легче; здесь же все напоминает о людях — каждая раскрытая настежь дверь дома зовет в гости, а там только пустые стены, остатки скарба и больше ничего. Когда вечерний туман обволакивает дома, до слуха доносятся неясные голоса, какие-то шумы, и кажется, будто тени мелькают в окнах, и тревожат мысли о привидениях. А в тундре ты один со своей палаткой, оружием, костром, и тебе спокойно — ничто не тревожит, только непогода. Если и зверь поблизости, он обойдет стороной.

...Недавно мы прокладывали маршрут по среднему течению нашей речки. К вечеру пал туман. Мы уже готовились к ночлегу, как вдруг раздалось чье-то хрюканье. Я оглянулся и оторопел — мимо палатки шла медведица с двумя медвежатами. Мамаша остановилась, один из малышей направился к палатке, но она рыкнула на него. Я позвал ребят. Вылез Виталий с ружьем, зарядил жаканом. Вася кинул мне фальшфейер, а сам лихорадочно рылся в своем фотохозяйстве, искал пленку самой высокой чувствительности, которая могла бы сладить с туманом.

Я зажег фальшфейер, швырнул его в сторону медведицы. Малыши отскочили. (Представьте себе сотни три бенгальских огней, горящих одновременно, — вот какой огонь у фальшфейера!) Медведица удивленно смотрела на сноп пламени и дыма, потом подошла к внезапно затихшей шутихе, запах ей не понравился, она рыкнула на малышей, и они потрусили в гору, не тронув людей и палатку. Медведица была черной, и мы запомнили яркое рыжее пятно на ее правом боку.

Когда к нам в бухту зашел вельбот чукотского зверобоя Акко, я рассказал ему о встрече с Рыжебокой и о том, что она не боится огня.

— Знает людей, все понимает, вот и не боится. У меня для них есть оружие, — Акко вытащил из кармана виеви.

Это два длинных ремешка, соединенных куском кожи, как у рогатки, только кожа больше и посередине с разрезом, — чукотская праща. В кожу закладывается камень, праща раскручивается над головой, потом резко останавливается в том направлении, куда в этот момент показывает рука, камень вылетает, а кожа резко хлопает. Звук получается сильнее, чем от выстрела малокалиберки.

— Медведь не любит виеви, — смеется Акко. Но сейчас я один, и Акко не скоро заедет сюда, и даже чайки в туман не садятся на крыши пустых домов. И мне ничего не остается, как вспоминать...

На троих у нас было слишком много оборудования. Когда долго ходишь пешком, любая мелочь в рюкзаке весит вдвое больше.

Перед отъездом мы строго наказали Васе, чтобы поменьше брал фотоаппаратов. Он уверял, что взял минимум. Но когда по приезде мы распаковались на берегу, взору предстал добытый из недр спального мешка объектив чудовищных размеров. В него, пожалуй, можно было «вставить» Васину физиономию в натуральную величину вместе с бородой.

— Это телевик, — наивно оправдывался Вася,— Сам делал. Без телевика нельзя...

Однажды на птичьем базаре мы оставили Васю среди камней в засаде, а сами спустились на берег. Море штормило. Снизу Васин телевик выглядел пушкой времен адмирала Нахимова, направленной в сторону турецкой эскадры. Одного выстрела мортиры такого калибра было бы достаточно, чтобы ни птиц, ни базара больше не существовало.

Мы уходили по берегу от базара, чтобы не пугать птиц и не мешать Васе работать. Берег труден — большие каменные развалы. Приходилось карабкаться по скользким валунам, волны разбивались о них, обдавая нас брызгами. Мокрые, мы вышли наконец на узкую галечную косу под высокими обрывами.

На гальке клыками кверху валялся мертвый морж. Волны шевелили его тушу. Мы заметили кучки медвежьего помета, видимо, звери побывали здесь совсем недавно.

Морж был цел, медведи его не тронули. В это время года они с большей охотой едят ягоды, мелких грызунов, коренья, травы. Вот если б это было весной! Голодные, они шастают по берегу, едят выброшенную штормом рыбу, мелких крабов, водоросли — все, что попадется.

— Тише! — тронул меня за руку Виталий.

По обрывистому склону карабкалась вверх медведица. За ней тянулся малыш. Виталий протянул бинокль:

— Смотри, да это блондинка! Действительно, на боку медведицы рыжело пятно.

А где же второй медвежонок? Его нигде не было. Мы подошли к скале, чтобы рассмотреть зверей поближе. Медведица заметила нас, но не взволновалась. Она догадывалась, что на скалу за ней мы не полезем, не такие дураки.

Рыжебокая смотрела на нас сверху и, казалось, ехидно улыбалась, достойно ценя наше благоразумие.

И тут шевельнулся большой валун на вершине скалы, и мы увидели, что это был не камень, а второй медвежонок. Он сидел затаившись и, когда над ним пролетали птицы, хлопал лапами над головой, а потом рассматривал сначала одну лапу, потом вторую и недоумевал, почему же там ничего нет? И опять тихо сидел, дожидаясь стаи...

Мы бы и дальше наблюдали это уморительное зрелище, но звереныш заметил мать и братца и неохотно поплелся за ними.

Если рассказать Васе, какой он прозевал сюжет, охотясь с «мортирой» на птиц, — значит испортить ему настроение на всю жизнь, и мы с Виталием договорились молчать.

Но морж тоже событие. И Вася заснял его во всех эффектных ракурсах. Потом я надрезал верхнюю губу моржа, и потекла сукровица. Значит, туша не старая, видимо подранок. Впрочем, давность смерти у моржей трудно определить; кровь у них свертывается с трудом, и этим можно объяснить, почему чукчи готовят копальхен — кислое мясо, которое долго хранится, — именно из моржатины.