Журнал «Вокруг Света» №08 за 1978 год
Шрифт:
Мы притащились в лагерь на закате. Коля Дементьев успел докрасна накалить печь и теперь сидел на нарах голый, раскладывая образцы. Увидев нас, он ударил по тощей, впалой груди:
— Не перевелись еще на Руси богатыри!
Скоро объяснилась причина его радости: назавтра Лида объявила камеральный день и баню.
Баня — дело известное. Мы разбиваем запасную палатку, сооружаем из жердей полку, собираем «буржуйку». Рядом с палаткой кладем два бревна из плавника, на них ставим ведра с водой, разжигаем костер. Пока моется и стирает один, другой таскает и греет воду. Конечно, не Сандуны, но все же...
Камералка же требует некоторого пояснения. Поскольку Коля ходит в маршрут с Лидой, он обрабатывает образцы. Для каждого камешка выписывается своеобразный паспорт: номер, год, наименование партии, экспедиции
Со шлихами — хуже. Сначала их надо высушить. Для этого Боря привез хозяйственную сетку, туда сложил конвертики с мокрыми шлихами и повесил над печью. Когда они подсохли, мы стали высыпать порошок из кулечков в те же конвертики. Прочные, как пергамент, бумажки с треском разворачивались, порошок норовил высыпаться на нары или земляной пол. Кроме того, каждый шлих — а их накопилось несколько сот! — надо занести в специальный журнал, точно указать координаты, привязать к карте, описать место, где он взят, — с борта, террасы, хвоста или головы косы, русла, плотика у коренных пород; сообщить — галька ли была, валуны, песок или щебень, подчеркнуть степень окатанности.
Мы обрабатывали шлихи, и почти каждый из них напоминал о каком-нибудь случае, который как-то зацепился в памяти.
...Вот этот был взят у «Полины». Так назывался домик на берегу Оганди у Охотского моря. Его сработали лесорубы из Аяна. Они заготавливали здесь дрова зимой, а Полина, видать, была у них поварихой. В единственной комнате стояли нары, стол, печка из бочки, в кладовой висели на гвоздях корзины для съестных припасов, чтобы сберечь их от мышей, капканы, старые цепи от бензопил. Мы облюбовали это жилье для первых маршрутов. С трех сторон к избушке подступал лес, рядом бежала речка, а невдалеке тяжело ворочалось море.
Именно там пошел я с Лидой в первый маршрут. Сначала двигались по болотистой трясине вдоль столбов телефонной линии Магадан — Хабаровск, потом начали забираться вверх. Шли по валежнику, лишайнику, бурелому, каменной осыпи. Лида как бы решила испытать меня на выносливость, гнала будто на стометровке. По боку била меня тяжелая коробка радиометра, путалась труба уловителя, шею сдавливали наушники, моталось ружье... Словно нарочно, Лида залезла еще в кедровник, и там мы ползли на карачках, задыхаясь от жары, тяжелого запаха багульника. Весь день она собирала базальты и граниты, складывала мне в рюкзак. Вечером она хотела сбегать еще на одну гору с плоской вершиной, но я уже не мог сделать и шага. Ноги в болотных бахилах горели, будто их поджаривали, изодранные о ветки и колючки руки кровоточили, голова гудела колоколом. Позднее выяснилось: хорошо, что мы не пошли на ту плоскую гору. В это время там шли медвежьи свадьбы, и нам бы не поздоровилось.
...А вот шлих из другого маршрута. В эту камералку он напомнил о дне, когда к побережью подошла первая рыба — мойва, по-здешнему уёк. К обрыдшим макаронам со свиной тушенкой рыба оказалась прекрасной добавкой. Мойва прочно держалась у берега. Боря Тараскин, житель прибрежного поселка Кекра, черпал ее обыкновенным сачком. Чайки до того объелись, что не могли взлетать. Уёк мы жарили, парили, варили, из него делали котлеты и брали с собой в маршруты.
...Этот шлих мы брали в низовьях Кивангры, где в петлю из стального троса, поставленную кем-то из местных линейщиков, попала огромная медведица. Пытаясь освободиться, она вырыла целый котлован, повалила окружающие деревья, изгрызла стволы, пока не погибла от истощения. Тот линейщик-браконьер, очевидно, забыл об этой петле, и мы на медведицу натолкнулись случайно. Боря захотел взять на память клыки и когти, похожие на прокаленные железные крючья. Он, примериваясь, лазил возле медведицы, но вдруг остановился, словно поразившись, и опустил топор. «Эх, найти бы хозяина этой петли...» И мы, не оглядываясь, пошли прочь.
...Еще один шлих навел на воспоминания о реке Унчи. Она громыхала камнями, будто кто-то ехал на телеге по булыжной
мостовой. Лагерь был в тесной долине, где ветер дул с такой силой, что ожесточенно хлопал тент, натянутый над кухней, звенела посуда, собранная в стопку, гремели кружки, которые висели на прибитых к стойке гвоздях.В седловине лежал длинный снежник. Возвращаясь с маршрута и решив сократить путь, мы рискнули спуститься по нему. Я первым ступил на снег и, пытаясь тормозить прикладом ружья, заскользил вниз. Приклад сорвался, и я мешком покатился по крутому склону. Снежник сдавливали скалы, свернуть было нельзя. Внизу, я это знал, снежник обрывался трамплином метров на пять, и я мог бы приземлиться прямо на валуны в реке. Правда, сбоку остался узкий снежный мостик над речкой, но попасть на него было почти невозможно. Я отчаянно упирался пятками, снег тучей летел в глаза. Склон становился все круче, скорость скольжения нарастала. Не помню, о чем я подумал тогда. Знал, что шансов на спасение уже не оставалось. Ничем нельзя было зацепиться на плотном, отполированном солнцем снегу. Мелькнула, кажется, одна мысль: «Все, отбегался...» Но с отчетливым «черт с тобой!» судьба выбросила меня на трамплин, вынесла на снежный мостик и более или менее удачно швырнула в прибрежный кустарник.
Об этом скоростном спуске скоро стало известно в других отрядах. Начальник партии Миша Шлоссберг издал приказ о категорическом соблюдении всех правил техники безопасности. Шутник и любитель розыгрышей, Боря Любимов откопал где-то в экспедиционном грузе книгу по технике безопасности при геологоразведочных работах и не преминул послать мне, жирно подчеркнув слова: «Передвигаться по фирновым и ледниковым склонам и откосам необходимо с помощью ледоруба и страхующей веревки. Спуск по наклонным поверхностям ледников и фирновых полей способом скольжения запрещается...»
Так мы и разбирали весь день шлихи. Позднее, в лаборатории, их сравнят с образцами, собранными в этих же точках Лидой и Колей, сделают анализы — и высветится еще один уголок геологической карты.
Ночью сеял дождик. Шурша, ползали по палатке ручейники — безобидные, но неприятные твари, рыхлые, скользкие, с длинными коричневыми крылышками. Мы с Борей при свечке читали старые журналы. Коля Дементьев лежал, закинув руки за голову, и, не мигая, смотрел в одну точку. Думал.
Вообще Коле крупно не везло. Он расшибался, тонул, падал, находил на ровном месте кочку. Сугубо городской житель, Коля никак не мог приладиться к жизни среди дикой природы. Начнет сушить на костре брюки или рубашку, обязательно сожжет. Разряжая ружье, выстрелит и пробьет пулей палатку. Станет рубить дрова, разобьет лоб или скулу. Он с трудом привыкал к незнакомым ему словам. Первое время лабаз называл паласом, чехол от спальника — закладушкой, вместо «укрылся» говорил «окухтался».
Как-то раз мы пошли ловить мальму. Коле надо было перейти вброд протоку. Он сунулся в одно место, зачерпнул воду сапогами. Вылез, отжал портянки и полез в другое место, погружаясь сначала по грудь, а потом и по горлышко, хотя метрах в десяти дальше была мель, по которой пешком ходили воробьи. Коля чертыхался, стуча от ледяной воды желтыми, прокуренными зубами. «Помяните меня, Коля своей смертью не помрет», — крутил головой наш остряк Боря Любимов.
В полночь мы потушили свечу, стали засыпать, а Коля еще долго ворочался на нарах и тяжело вздыхал.
Рано утром на палатки свалился вертолет. Сильно накренясь на ветер, он завис над косой; спрыгнул механик и руками показал пилоту, куда садиться. Оказывается, за ночь тучи ушли. Стало солнечно, хотя ветер не утих. Прилетевший Миша Шлоссберг ругался, что мы не собрались раньше. Он сам был виноват в этом — не предупредил по рации, и кричал теперь больше для пилотов.
Мы похватали ружья, лоток, лопатку, вчерашний суп в котле и попрыгали в кабину. Вертолет тут же взлетел и, упав чуть ли не на бок, развернулся в теснине. Внизу мелькали петли вспененной реки, завалы от весенних паводков, искалеченные лавинами осины и ветлы. На рыжих скатах темнел кедровник. Ветер швырял машину от скалы к скале, и, казалось, только чудом она не задевала за камни лопастями. Вертолет сбросил нас у очередной бочки с бензином, в верховьях Кекры. Ими, если помнит читатель, был отмечен весь наш маршрут.