Журнал «Вокруг Света» №08 за 1978 год

Веками чукотские и эскимосские женщины одевали всю семью, шили постоянно, ежедневно, но прежде чем приняться за шитье, надо было снять шкуру с убитого зверя — это тоже считалось женским занятием — и выделать ее. Кроили ножом на доске, положенной на колени.

Вот и сейчас в большой светлой комнате, сидя на полу — так удобнее, — мастерицы орудуют привезенными с собою острыми ножами, кроят сразу, на глаз, без предварительных обмеров. Часами не разгибаясь, вновь и вновь протыкают иглой куски меха. Иголка с тонкими и крепкими жильными нитками только мелькает в руках мастериц: скорей износятся, порвутся торбаса и кухлянка, чем оборвется эта нить. Они вышивают по замше орнаменты белым подшейным волосом оленя, нанизывают на нить разноцветный бисер, укладывая его в узоры... Как это трудно, понимаешь только тогда, когда пытаешься сделать что-то сама. Иголка выскальзывает из пальцев, каждый стежок дается с усилием, и проходит много времени, прежде чем на свет появляется вышитая на кусочке оленьего меха кривая, неуклюжая розетка из бисера.

Меня особенно поражает мастерство эскимоски Камеи из поселка Лаврентия. Она шьет, словно играет, и при этом все время рассказывает, смеется, шутит. И вот она кладет на стол готовую вещь — черно-белый эскимосский мяч. Он очень похож на тот, что я видела в Ленинградском Музее этнографии. Помню: тот, музейный, казался мне уникальным, как археологическая находка. Глядя на него, я ощутила Север, его нетронутую белизну, его пространства. В нем как бы концентрировались основные черты эскимосской культуры — ее ясность, рациональность, лаконизм, своеобразное сочетание суровости и жизнерадостности.

Я ошиблась, считая, что этот мяч неповторим. Вот она, живая, веселая Камея, и вот мяч, который она сшила всего за два дня. В нем то же совершенство и та же загадочность, и я опять пытаюсь расшифровать смысл его рисунка.

На белом фоне мяча Камеи резко выделяются черные, слегка скругленные в очертаниях квадраты. Лаконичные, отдельно расположенные элементы белого орнамента внутри этих квадратов напоминают... снежную ярангу. Да, безусловно, это похоже на полукруглое древнее эскимосское жилище. Значит, в каждом квадрате заключено по четыре повернутые друг к другу яранги. Да ведь это небольшое стойбище! Островки человеческих жилищ, а вокруг белые арктические просторы. Таких черных квадратов с белыми ярангами — четыре. Все они симметричны. И можно предположить, что это стойбища, расположенные по четырем сторонам света. Это — земля, населенная эскимосами... Темный кружок в верхней части мяча — наверное, магический глаз, который встречается в чукотско-эскимосском искусстве, а может быть, и солнце, которое светит над миром. Кто знает? Нам хорошо известно лишь одно — в народном искусстве жизненные впечатления часто принимают орнаментальную форму. Стоит вспомнить характер многих северных узоров и их названия — «оленьи рога», «заячьи уши», «рыбьи хвосты». В орнаменте эскимосов заключено то немногое, что человек видит вокруг себя в Арктике — океан, даже летом покрытый льдами, землю, небо и солнце над головой. В орнаменте — четкость, определенность, твердый, ясный ритм.

Мячи, которыми издавна любят играть чукчи и эскимосы, обычно шьют из кожи и набивают оленьей шерстью. Они бывают разного размера. Надо думать, когда-то и сами игры и мячи были связаны с первобытной магией, имели ритуальное значение. А сегодня мы смотрим на произведение древней северной культуры, и оно несет нам драгоценную богатую информацию о прошлом.

И. Рольник

Куйган опко

Скотоводы Киргизии с давних времен делают вкусное блюдо. Называется оно «куйган опко», что значит «налитые легкие».

Хозяйка, получив легкие разделанного барана или козла, проверяет, пригодны ли они (если все в порядке, они раздуваются, как мяч), затем берет кусок требухи и пришивает «горлышко» к «сосуду».

Медленно и терпеливо заполняет его хозяйка молоком, кладет немного топленого масла и айрана — для закваски. При этом мягко поглаживает стенки, и тогда легкие «работают» лучше всякого механического фильтра. Постепенно бледно-красный цвет «сосуда» становится белым с лоснящимся металлическим блеском. После этого хозяйка бросает «сосуд» в котел с кипящей водой и через час, аккуратно разрезав «куйган опко» на мелкие кусочки, подает к столу.

Это блюдо рождено кочевой жизнью скотоводов-киргизов.

Оно калорийно, не боится ни жары, ни холода и сохраняется очень долго. Не говоря о том, что очень вкусно.

Т. Батыркулов

Вальтер Бонатти: «В сверкающей и молчаливой бесконечности...»

…День за днем ветры, сменяя друг друга, не дают ни малейшей передышки. В воздухе стремительно несется ледяная пыль — настолько плотная, что в метре уже ничего не видно. Изредка выглядывает бледный диск солнца, но чаще всего лишь сила тяжести позволяет определить, где земля, а где небо в этом безумном снежном вихре. Возникает чувство глухой тоски, какой-то космический страх. Дни сливаются в безвременье одиночества. Лишь часы могли бы показать время сна и пробуждения, но о каком пробуждении можно говорить, если не удается даже расслабить мышцы и нервы? Все заботы и волнения, что уже остались позади, спрессовываются в изнурительном забытьи, когда спишь не спишь с открытыми глазами. Снаружи ревет буря. Стонут швы палатки, скрипят крепежные колья. Все дрожит и трепещет. Кажется, вот-вот палатка не выдержит, разорвется и улетит в сумасшедшем смерче. В таких условиях хочется оставаться в убежище бесконечно, прижать его к земле своим телом, готовясь в любую минуту устранить малейшую слабину... » Это запись из антарктического дневника известного итальянского путешественника и журналиста Вальтера Бонатти (1 О путешествиях В. Бонатти см.: «Один на один с Мараньоном» («Вокруг света», № 7, 1974), и «К белой вершине Рувензори» («Вокруг света», № 8, 1974).). А относится она к самому первому дню пребывания экспедиции на шестом континенте: начавшаяся накануне сильнейшая метель на пять долгих суток упрятала Бонатти и его спутников в крошечный мир походных палаток. Впрочем, покидать палатки все же приходится. И не только для того, чтобы укрепить колья или освободить оттяжки от намерзшего снега. Нужно еще завтракать, обедать, ужинать, а это значит то и дело пробираться к большой палатке, приспособленной под кухню. Но деваться некуда: «Ледяной, обжигающий ветер норовит сбить с ног. Взгляд теряется в мутной пелене, глаза с трудом отыскивают ориентиры. Ежеминутно спотыкаешься, будто пьяный. Порой, чтобы удержаться на ногах, приходится просто-таки ложиться на плотную, упругую струю ветра, и, если в этот момент он неожиданно меняет направление, устоять уже невозможно...

За исключением этих «подвигов», по мнению путешественников, «совершенно несоотносимых с целями передвижений», все остальное — томительное выжидание. За целый день не удается переброситься словом друг с другом: коротать тоску вместе тоже нельзя — все палатки должны быть под контролем. Лишь по вечерам, когда двое-трое собираются в палатке-кухне, можно немного поболтать. Поспорить. И взвесить шансы: удастся ли выполнить намеченное? Ведь наряду с задачами чисто исследовательского характера Бонатти поставил перед собой и такие, за которые до него еще никто не брался: подняться на самые высокие антарктические вершины. В 1958 году, правда, новозеландцы Брук и Ганн совершили восхождение на один из пиков — гору Хаггинс высотой 3733 метра. Однако большинство вершин оставались непокоренными.

Начало экспедиции полностью соответствовало техническим возможностям наших дней. Два вертолета бережно доставили путешественников непосредственно к «месту работы» на высокое плато ледника Эмануил. Выгружены палатки, запасы продовольствия, научная аппаратура. Подняв облако снежной пыли, вертолеты взмывают вверх и исчезают за горизонтом. Впереди три недели, в течение которых нужно не только выжить, но и выполнить намеченную программу исследований. И... уже к вечеру, когда палатки были разбиты и пришло время укладываться в спальные мешки, поднялся ветер. Его нарастающие порывы с яростью набрасывались на ярко окрашенные синтетические домики, щедро осыпая их колючими кристаллами льда.

А первые потери в экспедиции были обнаружены на третий день бури: палатка с научной аппаратурой не выдержала натиска. Шторм смял ее и захоронил под толстым покровом свежего тяжелого снега...

Вполне естественно, что в хронологическом ряду Великих географических открытий завоевание Антарктиды оказалось на одном из последних мест. Крайняя удаленность «белого материка» от обитаемых мест нашей планеты, суровейший климат в течение долгого времени были непреодолимыми препятствиями для исследователей.

Открыла шестой континент русская экспедиция Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева на судах «Восток» и «Мирный», прямой целью которой было пройти как можно ближе к Южному полюсу. До полюса было еще много километров, лет и трагедий, но дата открытия самого материка с точностью зафиксирована в отчете экспедиции и на века осталась в истории — 16 января 1820 года.

В 1841 году англичанин Джеймс Кларк Росс на двух парусниках сумел проникнуть в большой антарктический залив, ныне называющийся морем Росса. «Эребус» и «Террор» довольно легко прошли сквозь паковый лед, но через несколько дней плавания вдоль побережья на пути кораблей встал гигантский ледяной барьер. Двигаться дальше было невозможно, и парусники остановились на широте около 78° — рекордной для того времени. В удалении поднималась цепь высоких вершин. Две крупнейшие из них получили названия Листер и Хукер — в честь товарищей Росса. Еще долго эта цепь была одним из самых серьезных препятствий на пути к Полярному плато. Тем не менее, достигнув самой южной точки Антарктиды, доступной с моря, Росс указал путь будущим покорителям шестого континента, которые пришли сюда несколько десятилетий спустя. Это были англичане Роберт Фол-кон Скотт, Эрнест Генри Шеклтон и норвежец Руаль Амундсен — он первым достиг Южного полюса.

...Утром на пятый день ветер начал постепенно стихать. Порывы становились все реже и слабее, и наконец наступил полный штиль. Снаружи 30 градусов мороза. Солнечные лучи мало-помалу пробиваются сквозь плотный туман.

Ураган не прошел даром: часть научной аппаратуры вышла из строя. Пришлось вызвать по радио вертолет, и двое участников экспедиции отправились с пострадавшими приборами на базу. Карло Стоккино, океанограф и метеоролог, углубился в исследования, а Бонатти и новозеландский альпинист Гарри Болл, уже давно бросавшие нетерпеливые взгляды на непокоренные вершины, приступили к спортивной части программы.