Журнал «Вокруг Света» №08 за 1978 год
Шрифт:
Максим помолчал, прислушиваясь к потрескивающему костру, сказал:
— Надо, мужики, что-то делать. На правом берегу уже две бурильные установки стали, план горит. Я пытался уговорить Алексеича пустить меня на лед, так он и слушать не хочет. Говорит, дней пятнадцать-двадцать выждать надо.
У костра стало тихо. Где-то неподалеку треснуло дерево, не выдержав мороза. Максим изучающе оглядел свою бригаду.
— Ну?
Никола Мамонтов прищурился на огонь, ковырнул прутом угли, сказал не оборачиваясь:
— Только что об этом говорили.
— И что?
— Понимаешь, идейка одна есть. — Никола выхватил из костра обгоревшую ветку, прочертил на снегу две извилистые линии. — Вот это река. Здесь
— Мамонтов прав, — громыхнул бас необъятного в плечах Афонина, который горой возвышался над остальными парнями. — И ты нас, бригадир, не агитируй. Ты лучше перед начальством этот вопрос ставь.
* * *
От ледяной воды, сковавшей мозг, Максим уже не чувствовал своего тела. Уровень воды в кабине поднимался почему-то очень медленно, и Максим с ужасом подумал, что же будет с ним, если вдруг он не сможет открыть дверцу. Он сунулся было опять к ней, но вовремя остановился, вспомнив, как страшный удар воды свалил его, заставив приостановиться сердце.
«Спокойнее, спокойнее, Попов. Главное — не суетиться. Ждать, Попов. Отвлекись!» Максим попытался медленно восстановить все события, но не смог. От сжимающего тело холода он уже не мог спокойно думать, мысли разбегались, грудь начало сжимать ледяными тисками, стало трудно дышать. Сумбурным клубком опять замельтешились обрывки воспоминаний.
* * *
Насквозь прокопченное нутро бревенчака быстро наполнялось людьми. Пришли почти все: бурильщики и взрывники, геологи и механизаторы.
Запоздавшие, то и дело хлопая заиндевевшей дверью, вваливались в избу вместе с клубами морозного воздуха и, сбросив полушубки у входа, протискивались к сваренной из 200-литровой бочки «буржуйке», вытягивая покрасневшие руки: погода, кажется, установилась надежная, и спиртовой термометр, висевший на одинокой лиственнице перед бревенчаком, показывал все те же минус 50.
В избушке от раскалившейся докрасна печки стало жарко, кое-кто сбросил с себя свитер. Можно было бы и начинать, да где-то задерживался Орефьев, секретарь партбюро экспедиции. Наконец дверь хлопнула еще раз, и, едва умещаясь в проеме, подпирая головой потолок, в бревенчак ввалился Орефьев, горный мастер, пробивший за свою жизнь не одну сотню метров горных выработок. Сбросив тулуп, он прошел к столу, сел подле Антонова. Нашарив глазами чайник на печке, кивнул деду Никишке: плесни, мол, чуток. Затем посмотрел на притихших бульдозеристов, перевел взгляд на Попова. Сказал простуженным голосом:
— На повестке дня открытого партийного собрания один вопрос: устное заявление Попова о том, что он лично и его бригада не согласны с правилами техники безопасности, и Максим требует разрешить ему пробный рейс по реке. — Орефьев грузно опустился на прогнувшуюся под ним скамью, отхлебнул глоток чая, добавил глухо: — Тебе слово, Попов.
Бригадир бульдозеристов вскинул голову и, словно боясь, что его перебьют, заговорил, глотая окончания слов:
— Да, я не согласен с доводами начальника. — Он кивнул на Антонова. — И с техникой безопасности. Бригада тоже не согласна и считает, что проложить зимник по реке сейчас можно. На тот берег, — он мотнул головой в сторону двери, — требуется новое оборудование, нужны компрессорные установки, а это значит, что дорога через пороги нужна, как... как, — не находя подходящего сравнения, замолчал, покосился на бригаду,
добавил вполголоса: — Алексеич каждый день твердит одно и то же: погоди да погоди, дай льду окрепнуть. А чего годить, когда потом поздно будет!Максим сел, расстегнул ворот рубашки, что-то сказал Николе Мамонтову. Тот согласно кивнул головой.
Орефьев выждал некоторое время, опершись натруженными ладонями о грубо обработанные доски стола, поднялся, спросил, громыхая басом:
— У тебя все, Попов? Словно ожидавший этого вопроса, соскочил с нар Мамонтов.
— Можно, я добавлю? От имени бригады. — Без бушлата, в одном свитере, он казался совсем мальчишкой. Никола повернулся к Антонову. — Вот что я скажу, Иван Лексеич. Если вы нам сейчас запретите, то мы сами над порогами пойдем. Ночью. — Он сел, слышно стало, как посвистывает кипящий чайник.
Молчали бурильщики, переваривая сказанное, молчал и Антонов, отлично зная силу решающего голоса коллектива. «Эх, комсомол, комсомол, буйная твоя головушка. Неужели вы думаете, что я не понимаю, насколько важен сейчас этот пробный рейс. Ведь, не дай бог, остановятся буровые работы, и все — начинай сначала».
Неожиданно для всех слова попросил дед Никишка. Он стащил с головы потрепанную шапку-ушанку, повернулся к Попову, проговорил с хрипотцой:
— Ты что же, парень, себя за героя считаешь, а мы, значит, никто?
— Да я, дед...
— Молчи, когда старшие слово держат. — Дед Никишка всем своим тельцем повернулся к Антонову. — Вот что я тебе скажу, Лексеич, не пускай ты их никуда. Вы-то в этих местах народ все-таки новый, а я всю жизнь в старателях по Колыме ходил. И скажу тебе вот что: даже над тихой водой бульдозеры в эту пору не ходят, а тут Большой порог, река-то позже встает, да к тому же морозы запоздали, а снег рано лег; вот и выходит, что еще полмесяца переждать надо. Ведь мало того, что машина угробится, так и по этой буйной головушке поминки справлять придется. Вот так-то.
— Да что ты, дед, меня раньше времени хоронишь! — Максим вскочил, рывком повернулся к кашевару. — Сидишь у себя в палатке, так и сиди, чифирок варгань.
— Э-эх ты, сопля размазанная. Да ты еще у мамки и сиську-то не сосал, как я впервой попил водицы колымской, а она студеная, кувырнешься в нее — вряд ли оклемаешься. Чифирок варгань... — Старик обидчиво поджал губы, сел на табуретку. — Шустрый больно...
В избушке опять стало тихо. Молча переглядывались бурильщики.
— Можно, я скажу? — С крайних от входа нар поднялся Леха, разбитной парень с нахальной улыбочкой, которая не сходила с лица. Подмигнул Попову, проговорил: — А что, мне кажется, Максим прав. Я хоть и недавно здесь работаю, но думаю, что лед выдержит. Морозы-то вон какие жарят. А начальник что? Его тоже понять можно: все-таки какой-никакой, а риск есть. А тут что? Станут станки, ну и ладно, ему-то что за беда — оклад и полевые при любых условиях в чистом виде идут, а на бурильщиков начхать, по расценкам заплатят.
Бурильщики зашумели, Антонов посмотрел на говорившего. Ишь ты, как рассуждает, подлец. А поначалу, когда Антонов набирал рабочих, этот самый Алексей Жариков такой овечкой прикинулся, что хоть на Северный полюс бери с собой. Ханыга проклятый. Прослышал, что заработки начальник обещает хорошие, вот и подался сюда. Ну на этого наплевать, главное — что основной костяк скажет.
— Ты, Леха, правильно сказал: человек ты здесь новенький, а посему сиди да в две дырочки посапывай. Я, Лексеич, вот что скажу. — Потапыч, низкорослый, обросший клочковатой бородой помбура с третьей установки, положил руку на плечо Попова. — Ты прав: дело это опасное, но правда также и то, что работы на правом берегу могут завалиться. Так что надо искать выход сообща. — Он замолчал, обдумывая что-то, повернулся к Антонову. — Помнишь, Лексеич, как мы в Якутии реки по молодому льду брали? Лежневки выкладывали?