Журнал «Вокруг Света» №10 за 1977 год

Сегодня Bashkirsky mied в голубых жестяных банках с изображением памятника Салавату Юлаеву — своеобразной эмблемой Советской Башкирии — известен в мире не меньше, чем башкирская нефть...

Чем же отличается этот мед от других сортов? Состав его, по существу, тот же, что у «простаго, краснаго». Но само название говорит о том, что мед собран с липы. А в Башкирии очень много прекрасных липовых лесов. Цветет липа в июле 10—15 дней — не случайно этот месяц в старину назывался «липецом». Прошлый год не был «медистым»: весна припозднилась, задерживалось и цветение липы. Обычно зацветает она к десятому июля, но прошло пятнадцатое, шестнадцатое, и лишь семнадцатого позвонил мой «информатор»:

— Расцвела! Даже в городе, на бульварах голова кругом!

На следующий день я был в Уфе, а еще через сутки запылил наш «газик» но дорогам Башкирии. Первое и самое яркое впечатление: пчеловодством здесь занимаются буквально все. Множество случайных попутчиков подвозили мы, и у каждого были пчелы! Порой совсем немного, по одному-два улья, не ради дохода, не ради меда, а, так сказать, по семейной традиции. Здесь держат пчел, как где-нибудь в русской деревне держат порой собаку, когда и охранять-то вроде не от кого.

И, вероятно, не случайно именно здесь родился единственный в истории человечества «Фенологический календарь пчеловода». Уникальный документ! На протяжении пятидесяти лет братья Юрьевы ежедневно записывали не только метеорологические данные, но и увязывали их с сезонными работами пасечника. Благодаря «Календарю» местные пчеловоды получили возможность предвидеть тысячи осложнений, предсказывать «урожайные» и «неурожайные» годы — и не интуитивно, а на основе полувековых наблюдений. Братья Юрьевы не прерывали наблюдений даже тогда, когда в их жизни наступали трудные времена. Когда, к примеру, в начале 900-х годов отправился в ссылку Аким Юрьев, активный деятель революционного движения, наблюдения вели метеоролог Александр и крестьянин Макарий, а в их отсутствие приезжал из города наборщик Сергей, профессиональный революционер, проводивший на пчельнике даже партийные сходки...

Признаться, меня немного смущал вопрос: «А нужен, ли практику этот «Календарь», рассчитанный только на уфимский климат?»

Ведь, как я знал от пчеловодов Туркмении, пасеки кочуют на большие расстояния. Каково же было мое удивление, когда на первой же пасеке в колхозе имени Багау Нуримановского района я увидел избу, срубленную капитально на долгие годы.

— От добра добра не ищут, — с мягкой улыбкой говорит хозяин Ахмед Гареев. — Куда нам бегать? Успеть бы здесь все собрать...

Он протягивает руку вперед, поводит ею вправо и не спеша оборачивается кругом. Вслед за ним и я делаю поворот на 360 градусов... Лес — не зеленый, а бледно-желтый от кипени липового цвета — окружает нас. С двух сторон липа поднимается на гору, нависает над нами в пять-шесть ярусов, мощные деревья наклонены в сторону ульев и, кажется, подставляют пчелам тяжелые от цветов ветви...

— Пчел смотреть будем, чай-мед пить будем — хорошо? Про цифры не надо — ладно? — Ахмед не очень хорошо владеет русским и недостаток слов пытается дополнить широкой улыбкой, вежливо склоненной толовой.

— Как это «мед пить»? Он у вас бродит, что ли? — спрашиваю. — И почему не надо о цифрах?

Из десяти колхозных пасек у Гареева лучшие показатели на пчелосемью. Чего он боится?

— Цифры хитрые. Сегодня погода есть, пчела работает — и ты первый человек. А завтра пчела скучает, сердится, не работает, только жалит... Цифры потом надо, когда все кончится. Курят по осени считают, да? — улыбается он. — А мед не бродит, градуса нет. Она градус не любит: если выпил, на пасеку лучше не заходи — заест!

Со стороны ульев доносится ровный рабочий гул — «она» работает, спешит — у летка каждого улья безостановочное движение. И никаких пробок или столкновений. Одна влетела, другая вылетела, влетела — вылетела, — и все в едином ритме, быстро, четко.

В избе нас ждут помощники Гареева. Сегодня большой день — работает медогонка. В комнате, где она установлена, все липкое: стены, пол, кажется, даже потолок. И пчел здесь много. Одни завязли в медовых потеках, другие кружатся в воздухе. Но гул не тот, что на пасеке: взволнованный, нервный, быстро нарастающий и резко срывающийся на высокой, почти комариной ноте. Наверное, им непонятно, откуда такая уйма меда, что здесь с ним делают...

У башкир существует обычай: коль попал на откачку, выпей стакан меда. Гость в такую минуту — добрая примета, но только если он отведает угощения.

Его наливают прямо из краника медогонки, жидкий, почти бесцветный липовый мед. И горячий — в медогонке он нагревается. Через стекло стакана ощущаю тепло янтарной жидкости. Глоток. Другой... Перестаю ощущать пряность. Уже не чувствую «букета»... А хозяева стоят вокруг, прихлопывают в ладоши:

— Пей до дна!

Кажется, я уже липкий, как этот пол, эти стены... Отставляю пустой стакан. Сколько мечтал, и вот наконец...

— Настоящий липец? — спрашиваю.

— Нет, — улыбается хозяин. — Тут еще, кроме липы, донник, подсолнечник. Как ехал сюда, поля видел? А настоящий — у батыра Сафуана.

Сафуан Ильясов держится по-королевски. Величествен с коллегами, снисходителен к чужакам. К любому гостю обращается одинаково — «друг», и звучит это несколько покровительственно.

Двухкомнатный просторный домик сияет чистотой; медогонка и склад отнесены в сторону. В домике — стенды с экономическими показателями работы хозяина пасеки и его соперников по соцсоревнованию, телевизор («Это, друг, премия с ВДНХ»), коврики, половички.

— На этой пасеке мой дед работал, отец работал, я сорок лет работаю. Даже вот «водопровод» своими руками сделал...

Действительно, горный ручей запружен и отведен к домику.

— У Гареева был? Мед пил? Тогда я сотами угощу. Если не боишься, друг, айда вместе…

Стремительный, жилистый Сафуан Ильясов идет без маски по «проспектам и переулкам» своего огромного пчелиного городка.

Пока он перебирает рамки в поисках спелой, полностью запечатанной, помощник окуривает улей из дымаря.

— Пчела от дыма дуреет, как иной человек от славы или безделья, — мельком замечает хозяин.

Спрашиваю у него:

— Сколько меда за свою жизнь накачали вы, Сафуан Фатыхович?

Он опускает рамку, прищуривается. Две пчелы, взволнованные «разбоем», садятся на щеку. Ильясов смахивает их, серьезно отвечает:

— Москву можно было бы целый год кормить!

Уже за столом, нарезав ломтями мягкий домашний хлеб, он сноровисто извлекает соты из деревянной рамки, режет их на куски, удаляет проволочки, служащие опорой. Вдоль разрезов выступает золотистая жидкость.