Журнал «Вокруг Света» №10 за 1977 год

— Угощайся, друг!

В воске вязнут зубы, но запах, букет меда непередаваемо хорош. И чем туже восковой комочек, тем острее вкус каждой капли. Воск мы складываем в чистую миску — здесь ничего не пропадает, его потом вытопят и сдадут, и к доходу от медовых рек прибавится толика от восковых берегов.

Хозяин неспешно ест мед и хлеб, пьет чай и при этом успевает прочесть целую лекцию.

— Были в Башкирии свои «медовые вожди» — Юрьевы. Так они только сотовый мед признавали. Две рамки в коробку сложат, жидким медом зальют; тот, конечно, засахарится, а в сотах — свежий. Даже за границу такие «консервы» вывозили!

Он жует воск, продолжает с паузами:

— Но по совести... друг... это... не настоящий... липец...

— ???

— У деда здесь колоды стояли. Без рамок в них пчелы соты строили. Это значит — никаких проволок. То был мед — с детства помню!

...Вот они, гигантские обрубки древней липы. Наверное, очень древней: ведь не за два или три десятилетия ствол ее стал толще бочки. А потом липу спилили. Разняли ствол на части, выдолбили сердцевину, подсадили рой.

— Дед мой получил их в наследство от своего деда. А тот, может, от своего, — говорит пасечник.

Три могучих обрубка в углу двора напоминают старые пни. Зато в четвертом шумит, звенит, жужжит беспокойная пчелиная семья. И язык не поворачивается назвать этот обитаемый сруб колодой; так скорее можно сказать о тех, мертвых. А хозяин тем временем жалуется, что вот, мол, вынужден он держать эту действующую — на потеху детишкам и для удовлетворения любопытства приезжих. А выгоды никакой: рамочные ульи дают меду больше, да что поделаешь, односельчане требуют сохранить для славы деревни...

Продолжая ворчать, он приподнимает должею — верхнюю крышку колоды, и на мгновение я вижу то, чего не увидишь в современном рамочном улье, — пчел за работой. Но только на мгновение: размеренный гул улья тотчас сменяется тревожным шумом, его обитатели бросают «мирный» труд и эскадрильями взлетают на защиту родного дома. Мы поспешно закрываем должею.

Резать свежие соты хозяин не собирается — недавно брал. Угощает старыми колодными, с которых натекло чистого, душистого, терпкого меда; он начинает загустевать в открытой посуде. Угощая, хозяин безнадежно машет рукой:

— Да разве это настоящий липец? В старину колодный мед хранили только в липовой посуде, чтоб с металлом или со стеклом не стакнулся. Последнее это дело — липец из таза...

— А у вас настоящей посуды нет?

— Ха! Ее ж делать надо. Чиляк для меда — это сколько времени уйдет! Да и мастеров теперь таких нет. Ведь из цельного ствола его выдолби, сбоку ушки для веревки пробей, да не сквозные, чтоб мед не вытекал и чтоб веревка липеца не коснулась. А стекло или веревка — из меда дух и скус вон, одна сладость лишняя останется.

— Как же получается: колоды — вот они, а чиляка нет?

— Был. Всего лет двадцать как продал.

— Кому?

— Да в заповедник. На деньги польстился, а сам без ладного меду остался. Эх, грехи!..

Воистину Башкирия — гигантский музей пчеловодства под открытым небом. Правда, музей этот без последнего «зала»: не увидеть здесь современного индустриального медосбора, кочующих пасек, крупных ферм. Специалисты говорили мне, что в этих краях ничего подобного и не нужно; в других районах пчелы вынуждены кочевать в поисках медоносов, а здесь липа сама «гоняется» за пчелой...

Знакомы ли вам древние слова «бортник», «борть»? В Словаре Даля сказано: «Бортник — пчеловод, хозяин или уходчик за бортями», а «Борть — дупляк, в котором водятся пчелы; нарочно долбленые, живые деревья, на корню». Рождение бортничества и использование пчел началось задолго до обработки земли, так что самая примитивная соха моложе «нарочно долбленого» дупляка. Но, несмотря на свое древнейшее происхождение, профессия бортника жива до сих пор. В документе со скучным названием «Ведомость на зарплату сотрудникам Прибельского филиала Башкирского заповедника» я увидел восемь фамилий, против которых в графе «Должность» черным по белому было написано — бортник.

Уже восемь человек обслуживают 141 борт на территории единственного в мире заповедника бортевого пчеловодства. Расположен он на реке Белой, и добраться до него нелегко. Дороги нет, да и вход-въезд посторонним запрещены. От районного центра — села Старосубхангулов — мы отправились туда на моторке.

Была уже ночь, когда лодка бесшумно уткнулась носом в прибрежный песок. Не успел я сделать и двух шагов, как в вязкой темноте раздался голос:

— Кто такие?

А через час мы сидели на бревне у костра, и директор Прибельского филиала заповедника Ильгам Игтисамов, разливая уху, жаловался на медведей, которые грабят здешние борти и ульи.

У Даля к слову «бортник» есть еще одно определение: «медведь, охочий до меду». Даже составитель словаря не мог обойти эту тему!

В книге «Путешествие по разным провинциям Российского государства но повелению Санкт-Петербургской Императорской Академии Наук» профессора Петра Симона Палласа, изданной в XVIII веке, не одна страница отводится описанию различных способов спасения от медведей «меда и воска, чем Башкирцы изобилуют»: «Пониже пчельника (то есть борти — И. Л.) отрубает нарочито все ветви и сучки, дабы медведь не мог влезть на дерево...», ну а если он все же влезет, то на этот случай «вколачивают в ствол острые, сверху загнутые ножи или спицы, так что медведи, когда опускаются вниз, натыкаются и умирают». Это самый примитивный способ, описанный почтенным ученым, другие технически сложнее, но все они кончались смертью животного.

По охотоведческой переписи 1975 года, в небольшом Бурзянском районе проживает 240 медведей, и вся сложность для работников заповедника заключается в том, что закон сегодня запрещает медведям «умирать» по вине человека, а воспитанию они поддаются туго, мед любят по-прежнему и отлично знают, где им можно поживиться. Лесники рассказывали, как на одной из пасек мишка спокойно разорил улей и, не обращая внимания на крики, уходя, захватил с собой две рамки...

Утром в просторном доме сторожа, у которого я ночевал, появился старший научный сотрудник заповедника Ивний Шафиков, «главный бортевой начальник». Он держится чрезвычайно солидно, как и подобает человеку, закончившему диссертацию, принятую к защите в Тимирязевской академии. Но стоит Шафикову завести речь о пчелах, вернее, о дикой бурзянской пчеле, являющейся темой его исследования, как солидность исчезает.

— Дайте мне кончить! — возмущается он, если попытаешься перебить его речь вопросом. Оказывается, он не рассказал вам и сотой доли того, что известно пока только ему и его научному руководителю...

— Бурзянская дикая, или бортевая, пчела — из среднерусской расы. И на первый взгляд даже слабее ближайших родственников — степных пчел, мельче по всем параметрам — вес, размеры крыла и хоботка. Но яйценоскость выше! Воска выделяет больше! Погодите, дайте мне кончить! Злобность тоже выше, жалит втрое больнее обычной. А чем выше злобность, тем больше продуктивность! Самые злобные семьи дают в борти до двадцати килограммов чистейшего липеца. Да я вам сейчас все покажу...