Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси

Г-жа Зарагир захлопала в ладоши:

— Это прямо слово в слово то, что я собиралась ему сказать. Как ты угадала?

— Опыт, интуиция, привычка — назови как хочешь, — отвечала г-жа Даже. — Ты машину не отпустила?

— Нет.

— Тебе не терпится получить ответ, и это понятно. Давай поедем к тебе и пробудем там до ужина. Тем временем ты наведешь красоту, чтобы встретить его.

По приезде в гостиницу г-жа Зарагир спросила у дежурного, нет ли для нее телеграммы.

— Как раз минуту тому назад принесли, — ответил он и на подносике подал ей телеграмму, которую она прижала к груди.

— Пошли, — сказала она г-же Даже. — Поднимемся ко мне. Не хочу читать здесь.

И уже в лифте добавила:

— Я знала, что он мне ответит, я была уверена в этом.

Вбежав в номер, она открыла телеграмму, вскрикнула, покачнулась и рухнула.

Г-жа Даже подумала, что она умерла. Умерла от избытка счастья. Она вызвала прислугу и врача, послала за Луи Дювилем, и когда подругу положили на кровать, вернулась в гостиную. Подобрала телеграмму, прочла ее и положила в ящик столика, стоявшего у изголовья кровати, положила с осторожностью, с какой кладут револьвер.

Г-жа Зарагир не умерла, но лишилась жизни. После обморока наступил нервный припадок, его сменил приступ апатии, потом — гневная истерика, перемежаемая рыданиями. Г-жа Даже видела в этом доказательство образцового женского воспитания. Однако поскольку переходы из одного состояния стали внушать ей опасения, ей пришлось ухаживать за подругой, то призывая ее возмущаться, когда та рыдала, то успокаивая ее, когда та возмущалась, но чаще всего прибегала к успокаивающим каплям. Все это помогло г-же Зарагир. Скоро она почувствовала себя лучше, через три дня пришла в более или менее нормальное состояние и посмотрела на себя в зеркало. Но при этом стала поговаривать о самоубийстве.

— Умереть, умереть! Уйти. Здесь мне не место.

Тогда г-жа Даже убрала подальше лекарства и пожалела, что рядом нет Луи Дювиля, который в то утро уехал из Парижа, вызванный отцом. Г-н Зарагир накануне уехал из Вальронса.

Дювили-родители встретили сына так, словно не знали, в каком затруднительном положении он оказался по собственной вине. Они вели себя по отношению к нему с той сдержанностью, на которой всегда покоилось согласие в их семье. И Луи был признателен им за это. Мать нашла, что он неважно выглядит и сказала ему об этом, на что тот ответил, что действительно устал и что следующий отпуск он проведет вдали от крупных отелей в каком-нибудь тихом уединенном месте.

Однажды вечером, когда Луи помогал отцу наводить порядок в «Гербарии», он прервал работу и заговорил о г-же Зарагир. Он сказал, что решил помочь ей и что, хотя положение, в котором она оказалась по его вине, лишило ее поэтической прелести в его глазах, он готов, если потребуется, жениться на ней.

— Не могу я оставить ее одну, — сказал он.

— Оставить ее одну после того, как ты разрушил их семью? Чтобы бросить ее, подожди хотя бы, чтобы она тебя бросила. Бери пример с Зарагира. Разве ты не мог помешать ей отправить ему ту телеграмму и доказать ему таким образом, что она только от кого-то из наших узнала, что он находится здесь? Я больше не считаю эту женщину женой Зарагира и не желаю вмешиваться в дело, которое, как и прочие твои похождения, никак не отразится на наших отношениях. Давай на этом и остановимся, согласен?

Этот разговор не вызвал в их отношениях никакой размолвки. Г-жа Дювиль соблюдала приказ мужа не касаться этой темы. Жизнь в Вальронсе вернулась в прежнее русло. Луи Дювиль был рад тому, что у него накопилось много работы из-за долгого отпуска, который он себе устроил. Из-за этой работы он больше двух недель просидел в Вальронсе, не выезжая в Париж. Как любой порядочный мужчина, оказавшийся в такой ситуации, когда от любви мало что остается, он желал г-же Зарагир как можно больше счастья, но счастья, отделяющего ее от него. Только большая любовь может без страха взирать на осложнения, которые возникают по нашей вине. Он вспоминал с нежностью о некоторых эпизодах их взаимоотношений, но рассуждал о них исключительно с позиции старой дружбы.

А г-жа Зарагир думала только о своем муже. Она упорно защищалась и написала ему огромное количество писем. Из осторожности она их перечитывала и рвала. И пока за окном шел январский снег, белые хлопья писем, подобные снегу неопределенности, вылетали из рук г-жи Зарагир в маленькой гостиной парижского отеля. Таланта у нее не было. Верный тон и убедительные аргументы ей не удавались. Она видела, что, объясняясь, она еще больше себя компрометировала, и что ее вранье становилось все более опасным, по мере того, как она его совершенствовала.

— От моих писем не пахнет слезами? Что делать? У меня осталась одна ты, — говорила она г-же Даже.

— Ну, что ты! Ты можешь рассчитывать также и на Луи Дювиля.

— Не говори мне о нем. Он главный виновник моего несчастья! Он должен был заставить меня уехать, должен был просто связать меня и отнести на борт корабля. Да, во всем виновата я, абсолютно во всем.

— Вот именно поэтому ты и можешь рассчитывать на него. А в твоем несчастье скорее виновата суровость твоего мужа. Если бы г-н Зарагир был снисходителен, вина твоя оставалась бы прежней, но он простил бы тебя.

— При чем тут суровость? По-твоему, я могу ему сказать: «Я была слишком добра и ради тебя, мой любимый, отдалась Луи Дювилю»? Луи был искренен, а я нет. Он любил меня, вот в чем беда.

— Не упрекай его в том, что он любил тебя, когда ты сама его толкала на это.

— А как я могла поступать иначе? Я больше не желаю слышать про любовь. У меня есть твоя дружба, и мне этого достаточно.

Г-жа Даже и без того не знала, что ей делать с женой Зарагира, по-прежнему намеренной опираться только на ее помощь: ведь она знала, что г-н Даже не захочет вечного присутствия в своем доме женщины, чье положение, на его взгляд, было весьма щекотливым. Поэтому ей было скорее неприятно то и дело слышать слова: «Твоей дружбы мне достаточно». Так что она очень обрадовалась, когда г-жа Зарагир задумчиво добавила:

— А ведь люди станут еще говорить, что меня бросили и муж, и Луи Дювиль. Зло не имеет пределов.

— Увы, бедненькая ты моя, кто-кто, а ты об этом знаешь не понаслышке. Люди могут сказать, что Луи отошел, опасаясь, что ты повиснешь на нем.

— Я? Повисну на нем? Такое могут сказать? Но это же отвратительно.

— Да, отвратительно, вот почему я советую тебе не пренебрегать им. Оставайтесь добрыми друзьями и время от времени появляйтесь вместе, хотя бы для того, чтобы сохранить видимость любви.

— Видимость! После всего того зла, которое он мне причинил, он мне еще и не то должен.

— Он нравится женщинам, и они очень даже охотно отобьют его у тебя. Между тем он тебе нужен.

— Мне?

— Да. Кто еще может сообщить тебе о планах и намерениях твоего мужа. Г-н Дювиль наверняка их знает. Луи может расспросить его и передать тебе все, что он узнает в Вальронсе. Как знать? Может быть, г-н Зарагир хочет просто проучить тебя.

Г-жа Зарагир еще находилась под впечатлением надежды, родившейся в конце этой беседы, когда из Южной Америки пришел пакет со всеми фотографиями ее в Тижу. К пакету было приложено письмо: «Мадам, по указанию г-на Зарагира, находящегося в Лондоне, мы отсылаем вам в Париж все ваши личные вещи и книги. Мы делаем все необходимое, чтобы на ваш счет в банке продолжали поступать деньги. Примите, мадам, заверения и т. д.» Одна, пристыженная, горько плакала г-жа Зарагир, получив этот удар, и не стала говорить о нем даже г-же Даже. Она ждала возвращения Луи Дювиля.