Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси

Он застал ее лежащей в шезлонге в темном углу; в комнате горела только одна лампочка, и это подчеркивало строгость обстановки. На ней была плиссированная туника из серого муслина, и ее уже нельзя было назвать ни цветочком, ни ягодкой. Больше всего она напоминала каменную фигуру, лежащую как скульптура на надгробии воспоминаний. Она посмотрела на него, немного оживилась, протянула обе руки для поцелуя и предложила чаю:

— Аромат чая так приятен, особенно зимой, — сказала она. — До войны 1914 года мои родители служили в Санкт-Петербурге, и я дважды встречала там с ними Рождество. Зачем я не осталась там! Русская душа — вот чего мне не хватает!

— Русской души? — спросил он, смеясь. — Что за идея? Вы, как всегда, непредсказуемы и неожиданны.

— Неожиданна, именно так. Никто больше меня не ждет. Что мне делать? Куда идти? Как я на вас сердита, как сердита! Почему вы не заставили меня уехать в Тижу?

Он отвечал, что еще не поздно туда поехать и что такой смелый шаг, вероятнее всего, непременно тронет Зарагира.

Тут она привстала и крикнула:

— Хорош совет, ничего себе! Вот, смотрите! Читайте! Ну как, могу я сделать смелый шаг? Читайте, читайте! — повторяла она и, схватив кучу фотографий, лежавших на столике, и письмо, разбросала их по комнате.

— Все! Все кончено! Он расстается даже с памятью обо мне. Какая жестокость, какая несправедливость! И только вы могли помешать тому, чтобы все это случилось.

Луи Дювиль прочел письмо секретаря, и оно вызвало у него острое чувство ненависти к г-ну Зарагиру.

Воспоминания, связанные со временем, только что прошедшим, принадлежат сегодняшнему дню и продлевают его. Г-жа Зарагир поняла это. Ее муж, налагая запрет на память об их совместной жизни, лишал будущего их прошлое. Оглядываясь назад, г-жа Зарагир видела теперь годы своего замужества как бы отделившимися от континента всей остальной жизни, превратившимися в островок, куда уже никогда не ступит ее нога. В таких случаях мысль уподобляется привидению, которое бродит вокруг мест, куда судьба уже не пускает самого человека. И когда этот призрак видит дом, где брали начало все совместные прогулки, такой родной, такой доверчиво любимый дом, когда он переступает его порог, где было дано и получено столько поцелуев, стрелы воспоминаний пронзают живое сердце.

Однако обида г-жи Зарагир часто оказывалась сильнее ее горя, самолюбие брало верх над любовью, ярость выводила ее из состояния уныния, и тогда она приходила к выводу, что г-н Зарагир недостоин ее любви. Сожалела она скорее не о нем, а об окружавшем ее в той жизни стенах, о саде, о клумбе в центре гостиной, о безбедном существовании и обо всем том, над чем она царила в Тижу. Те необыкновенные условия возносили ее над реальностью, и именно они были сейчас предметом ее сожаления.

Г-жа Даже осудила Зарагира и поддержала его покинутую им жену. Она пела ей дифирамбы и помогла ей увидеть будущее в приятном свете, тем более, что она была все еще достаточно молода. Луи Дювиль жалел ее. Она не была ветреной женщиной, ошибки неверности побуждали ее быть впредь осмотрительной, и она не встала на путь новых завоеваний, а предпочла вернуться к прежнему любовнику. Луи Дювиль не смог противостоять этому ее решению, тем сильнее связавшего его с г-жой Зарагир, что он признавал свои обязательства по отношению к ней.

Легче обмануть любовь, чем доверие. Г-жа Зарагир знала это и демонстрировала именно доверие, которое он не решался обмануть. Она сумела показать ему, что ее счастье зависит теперь только от него. Завидуя Дювилям, их дому, их образу жизни, она начинала жалобно вздыхать всякий раз, когда он расставался с ней, уезжая на время в Вальронс.

В его отсутствие она вместе с г-жой Даже осмотрела множество сдаваемых в аренду квартир. У нее были очень определенные вполне конкретные требования, и прошло несколько месяцев, прежде чем она нашла то, что искала. Она сняла наконец квартиру на первом этаже, в доме, только что построенном на опушке Булонского леса, рядом с домом г-жи Даже. К дому примыкал небольшой садик. Время было не подходящее для начала работ по обустройству, которые были бы прерваны из-за лета, и она жила бивуачной жизнью в запахе штукатурки, заказала цветы в горшках и занялась садоводством.

— Ах, как мне хотелось бы зажить наконец нормальной жизнью! Я сотворю здесь чудеса, да, чудеса. Ах, скорей бы кончалось лето. Лето — это большое зияние, — говорила она непринужденным тоном, сама того не замечая, что цитирует г-на Зарагира.

В субботние и воскресные вечера она облачалась в платье из белого линона, надевала на ноги туфельки из голубого атласа и, держа в руках веер из черной бумаги, накинув на плечи шаль, ждала Луи Дювиля у входа в свой садик. Он тут же проникался очарованием, исходившим от этой женщины, созданной г-ном Зарагиром, и проводил в цветущем саду или в пустой квартире часы, полные страсти, когда обольщение, желания и исполнение желаний превращаются в единое целое.

В июле г-же Зарагир пришлось поехать к родителям, где из-за несчастного случая с отцом ей пришлось пожить некоторое время. Родственникам она сказала, что климат в Тижу для нее слишком утомителен и что она была вынуждена перебраться в Париж. Они нисколько не сомневались, что муж ее так же сожалеет об этом, как и она, и что семейная жизнь у них безоблачная.

— К счастью, у меня много хороших друзей, — сказала она. — Вы будете удивлены, но среди них и Луи Дювиль. Жизнь — странная штука! Представьте себе, он, кажется, ухаживает за мной. Он! Ухаживает за мной! Вот глупость-то!

Женщина, покинутая один раз, всегда боится, что ее покинут снова. Поэтому г-жа Зарагир, забыв, что опасными встречи могут оказаться и в провинции, а не только в столице, забыв свою собственную историю, потребовала от Луи, чтобы он не ездил в Париж, пока ее там не будет. «В Вальронсе все свои, а в Париже — наоборот, и новые встречи повсюду могут оказаться ловушками». Между тем, пока их связь лишала его преходящих наслаждений с женщинами, которых он называл «мимолетными красотками», Луи предпочитал Парижу Вальронс. Там он отдыхал от постоянно мрачного настроения г-жи Зарагир, а провинциальная поросль, которой он раньше пренебрегал, теперь казалась ему привлекательнее и загадочнее, чем модные дамы. Свобода и ее преимущества не позволили ему соскучиться по г-же Зарагир, и у него зародилась мечта никогда больше ее не видеть. Неволя разожгла его воображение, все, что раньше наводило на него скуку, теперь привлекало его; он стал ценить простодушие, заинтересовался красивыми девушками, которых мать приглашала в надежде, что одна из них когда-нибудь возьмет его за руку, и все чаще оказывался центральным персонажем праздничных собраний.

Полковник пригласил его провести в Дантеле вечер 14 июля [5] . Он согласился приехать, явился самым последним, в залах никого не застал и услышал вдалеке чей-то голос. Все гости собрались в саду вокруг рояля, который установили под деревьями, разукрашенными бумажными фонариками. Луи Дювиль тихо подошел и узнал поющую девочку, которую мельком видел в Вальронсе полгода назад. Закончив пение, та, улыбаясь, сделала реверанс, повернулась и исчезла с подружками в полутьме сада. Он узнал, что ей тринадцать лет, что зовут ее Леопольдина, что она была младшей дочерью одного из его товарищей по армейской службе и что она вызвала восхищение г-на Зарагира.

5

День освобождения Бастилии, национальный праздник во Франции. (Прим. перев.)

Прощаясь с родителями, г-жа Зарагир намекнула, что поедет к мужу. Шел сентябрь месяц, г-жа Дювиль лечилась на водах, г-н Дювиль собирал где-то за границей растения для своего гербария, а Луи Дювиль повез г-жу Зарагир на солнечное побережье.

Летом возникают очень замкнутые колонии, где правит бал наслаждение, гоня прочь мысли о счастье. Послеобеденный сон, яркие цвета, очень душистые цветы и движения, повторяющие эластичный ход времени вызывают ассоциации с жизнью в старинной Турции. В такой атмосфере все невозможное становится возможным; деревья подступают к самому морю, и музыка доносится из всех покоев, где взглядами назначают свидания. Пользуясь всем этим, г-жа Зарагир стала еще великолепнее. Пляж, праздность, безмятежная жизнь вполне ее устраивали, и при лунном свете ей не раз передавали записочки. Она отвечала на них, распуская свои обильные, как у юной девушки, волосы, концы которых доходили ей до бедер. Ветер колыхал их, то открывая, то закрывая лицо, волнистые волосы то вытягивались, то опускались и прилипали к белому телу, подобному статуе или прекрасной башне. Женщины вставали на заре только для того, чтобы пойти плюнуть на отпечатки ее ног на песке. В этом новом обличии она нравилась Луи Дювилю и, хотя ему хотелось, чтобы она влюбилась в другого, едва он замечал, как на нее смотрят другие, у него возникало желание сохранить ее при себе. Он был и горд, и раздосадован ее преданностью, гордился, что у него такая красивая любовница и проклинал судьбу, навязавшую ему ее. Так или иначе, но он вернулся в Вальронс, мечтая продолжать с ней роман, но не быть привязанным к ней.

Под крышей Вальронса царил отличный климат. Хозяин дома радовался успеху своей ботанической экспедиции. Г-жа Дювиль, посвежевшая в результате лечения, сравнивала курорты с салонами под открытым небом.

— Вот куда надо ездить, чтобы увидеть воочию славу, — сказала она полковнику.

Тот сухо посоветовал ей лучше взвешивать свои слова, добавив:

— Слава — это удел военных, а гражданские лица могут быть лишь знаменитыми. Кому сабля, а кому зонтик.

— На что тебе твоя сабля, когда идет дождь? Украшение, не больше! Я люблю практичные вещи и предпочитаю зонтик, когда нужно защититься от дождя.