Зима утраченных надежд
Шрифт:
–Ой, не надо даже думать об этом!– моляще взмолилась Алла.– Петенька, не хочу видеть тебя в тюрьме!
–Успокойся, сам туда не хочу.
–Но ты меня тревожишь!
–Успокойся… Меня постоянно предостерегали. Помню мою боязливую бабушку, постоянно охающую и ахающую при каждом моем движении: «Ой, ай-ай, Петенька, помедленнее! Ой, упадешь, ноги сломаешь!».
–Ну, она беспокоилась за тебя.
–Чрезмерно беспокоилась,– подтвердил Петр.– Потом
беспокоилась моя мама: « Ой, ой, ничего крамольного
–А ты разве что-то говорил?– испугалась Алла.
–Да нет, что ты!.. Я пытался отшутиться маме, что ничего в университете не скажу, но пожалуюсь тогда папе римскому, однако в ответ ахи и охи усилились.
–Да уж… – протянула Алла.– Ты был несносным трудным ребенком.
–Я был самым нормальным ребенком,– кротко возразил Петр.– Я любил читать!.. Поступил в университет, ходил в театр на разные спектакли. И как-то раз записал в своем дневнике: «В театре абсурда никогда не бывает пауз!».
–И это кто-то прочитал?– догадалась Алла, невольно вздрагивая.
–Ты слушай…– продолжал Петр.– Будучи молодым и горячим юношей, я очень рано понял, где живу. Стал вольнодумцем, воспитанный на пьесах Мольера, Шиллера, Бомарше, сочинениях Вольтера, Дидро, Жан Жака Руссо, Достоевского, Чернышевского и Добролюбова.
–Гм, Дидро? Такого даже не слышала.
–Я часто раньше смотрел ночью на безлюдную улицу из окна, вспоминая черный квадрат, как у Малевича… Нужно постоянно смотреть в темноту, как я тогда думал, чтобы научиться не бояться ее!
–При чем тут темнота?
–Черт, темнота нашей жизни… Надо научиться смотреть на черный квадрат, стараясь не бояться темноты! Нужно долго смотреть в темноту, как на известную картину Малевича, чтобы надеяться на будущую счастливую жизнь. Знаешь, ты не бойся, я смотрел на эту мерзкую и тошнотворную темноту, вспоминая свои редкие счастливые дни. Со временем я научился находиться в темноте и не бояться ее!
–А я боюсь темноту…
–Напрасно, надо тебе научиться не бояться ее. Темнота –
это наша неустроенная жизнь, наше поганое болото!
Алла снова вздрогнула:
–Петенька, ты, кроме меня, об этом ни с кем не говорил?
–Нет, а что?
–Не говори. Сочтут ненормальным.
–Глупости,– слегка усмехнулся Петр.– Не боись, Алла…
–А что было в университете? Твою запись в дневнике кто-то видел?
–К сожалению…– вспомнил Петр.– Один мой товарищ увидел, и из-за его подлого доноса устроили комсомольское собрание. Там присутствовали двое офицеров из органов, которые только наблюдали за происходящим.
–Ужас!
–Я в начале собрания постарался успокоить всех, говоря, что запись моя касалась лишь театра, и ничего более в виду не имел. Мне не поверили (ах, как они были правы тогда в своем неверии!), но я пытался их переубедить…
–И что дальше?– с интересом спросила Алла.
– Потом через два часа бурных дебатов и горячих речей твердолобых и стойких комсомольцев меня
отпустили домой, напоследок предупредив, что если я хочу остаться комсомольцем, то должен читать почаще сочинения товарища Сталина, а не разных там мольеров и шиллеров!–Петенька, тебе ж повезло!– радостно воскликнула Алла, обнимая своего любимого.– Могло бы значительно хуже!
–Возможно… Я тогда машинально согласился, что-то пробубнив в ответ… Другой бы на моем месте одумался, но только не я!
–Это точно,– сразу согласилась Алла.– Ты упрям.
–Упрям или упорный?
–Сейчас уже не то время,– сказала добродушно Алла.– Сталина уже нет.
–Уже нет, к счастью…– охотно согласился Петр.
– Ой, только ты так откровенно не говори с другими,– попросила Алла.
–Я особо ни с кем так откровенно не говорю.
–И партия уже осудила культ личности,– напомнила Алла.
–Осудила, значит, можно об этом культе спокойно говорить или будем продолжать бояться?– не понял Петр.
–Говорить?.. – снисходительно усмехнулась Алла.– Интересный у нас разговор в постели происходит, не находишь?
–А что такое?
–В постели, Петенька! Ночью! Не о любви говорим, а о политике!
–Гм, у нас все связано: любовь, политика, общество.
–Ладно, что было дальше?– полюбопытствовала Алла.
–Потом я стал прятать свой дневник дома в укромном месте.
–Зачем было его вести? Никогда его не вела.
–Потом я вырезал из газеты громадное фото Сталина и проколол ему ножницами глаза.
Алла встревожилась:
–Да ты спятил, Петенька! Тебя бы могли расстрелять!
–Слушай дальше…
–Это ж в каком году было?
–Когда я учился на первом курсе. В 1951 году.
–Ну, рассказывай дальше.
–Еще написал сверху головы Сталина одно неприличное слово.
–Какое же?– спросила с любопытством Алла.
–Гм, а не скажу!
–Ну, скажи!
–Не скажу, я…
–Ну, скажи, скажи!
–Ты не перебивай, а слушай… Как-то раз я случайно положил вырезанный кусок газеты с фото Сталина в свой портфель.
– Ужас! Ну, как можно быть таким неосторожным, Петенька!– упрекнула Петра Алла, слегка хмурясь.
–И тот мой бывший товарищ, который на меня настучал (а я потом с ним поругался
и не разговаривал), снова донес на меня, увидев в моей тетрадке это фото с проколотыми глазами Сталина.
–Ужас! Ты такой смелый, Петенька!– порывисто воскликнула Алла, целуя Петра.
–Потом было бурное собрание с негодующими товарищами в серых костюмах и выпученными от злости глазами.
–Негодующие товарищи были студенты?
–Студенты, кое-кто из преподавателей… Кстати, как ты думаешь, могут ли все быть друг другу товарищами?– неожиданно спросил Петр.
–А при чем тут…
–Я говорил о негодующих товарищах. Ведь не могут быть товарищи негодующими или ненавидящими тебя?