Хоть в мечеть обратился «Ударник»,хоть реклама повсюду в чести,хоть все больше фасадов шикарных, —от тебя, слобода, не уйти.Пусть три слоя гудрона налягутздесь на землю подобьем оков,но проступит и прежняя слякоть,и булыжники прошлых веков.Пусть малюет хоть кто не по-русски:Pizza, Club, Vavilon ли, Vivat, —на углах, как и раньше, старушкисядут семечками торговать.Даже если и буду сподобленКорбюзье изощренных затей,не поверю в кончину колдобин,закоулков, трущоб, пустырей.Светляки до сих пор не потухли,хоть, конечно, неону – мерси.Нацепив италийские туфли,самотечную
грязь помеси.Коль налипнет саманная глина,захолустье винить не спеши:не провинция в этом повинна,а особое зренье души.Мир обманной завесой окутан,но черты его сквозь ширпотребпрозревает художник Колкутин —и все прочие, кто не ослеп.
«Вдруг захотелось снега. Чтобы он…»
Вдруг захотелось снега. Чтобы онсветился затаенно и печально.И чтоб – ни звука. Чтобы только звонв ушах от ненасытного молчанья.И чтобы окна – гасли. И следы,в снегу сойдясь, застыли бы ничейно…А дворник, взявшись утром за труды,не понял бы их знойного значенья!
Пустырь как цитата
По соседству с термитным кварталомлёг и в сон погрузился пустырь.Он дарован зверушкам картавым,ржавым тросам да травам густым.Он изрыт, как ломоть, что оторван,он изрезан небрежным ковшом.По сырым и извилистым тропамя не раз, спотыкаясь, прошел.Оступлюсь – он тяжёлые векиприподнимет – и снова смежит.Он не ищет любви в человекев этом веке; он просто лежит.Он не знает ни поз, ни ужимок,навсегда он решился уснуть.Пусть впечатался след мой в суглинок —он его не затронул ничуть.Весь в репьях, выходил я к асфальту.Было странно легко на душе.Я его заучил, как цитату,но откуда – не вспомнить уже.
Транзит
Что остается в амальгаме,когда смыкается земля?Я отражаюсь вверх ногамив крапленой карте февраля.Здесь нет меня как такового,есть штемпель смазанный: транзит.По полю зренья боковогобесшумно ящерка скользит.
Певческий импульс
Когда исчерпается к черту твой певческий импульс,досадливо лапкой помашешь: мол, не до олимпу-с,я лучше со мхами смешаюсь да с листьями слипнусь, —древесная жизнь, она тоже шурует по жилам;приятней шуршать, чем опять обнаруживать ляпсусв своих же стишках, вслед за чем только тыкву облапишь:в чужие салазки почто, бедолага, залазишь?пора бы заткнуться, под стать остальным пассажирам.Заткнуться, замкнуться, и пусть роговеет короста…Казалось бы, все справедливо, разумно и просто,но фото припомнишь трухлявого Роберта Фроста,что был голосистей тебя даже под девяносто, —и сызнова старые одолевают напряги,опять приникаешь, коряга, к дисплейной бумаге,спускаешь в словесные залежи памяти драги,скребешь и царапаешь донышко… так – до погоста.А что до находок, то дело, вестимо, в породах,в излучинах русла, в живых и отравленных водах,в прекрасных удавах, во вдовах и годах-удодах:обмен здесь возможен, но глина намного дороже,чем все драгоценности, ибо она изначальна, —пластична, как слово, и столь же нежна и печальна,за что вобрала в себя душу, послушно-зеркальна,чтоб снова отдать ее в миг искупительной дрожи.Тебе этот миг предначертано множить и множить,поскольку не раз то, что прожито, должно итожить,чтоб нежить изжить, раздробить, истребить,уничтожить —и вычерпать полностью то, что от воли, от света…Но как объяснить, для чего и кому это надо?Мотив зарождается – нет никакого с ним слада,дарить ему горло – в одном только пенье награда,страда и отрада… покуда не все еще спето.Не думай о сроке, но, выглянув утром с балкона,порадуйся молча проворности антициклона,что за ночь до блеска отдраил настил небосклона,на коем октябрьское солнце к тебе благосклонно, —и, щурясь от дыма трескучей своей сигаретки,возьми на заметку, какой дерзновенной расцветки,пускай стали редки, но сделались листья на веткееще не опавшего, не оголенного клена.
«Окно открыто в дождь. Черно лоснятся листья…»
Окно открыто в дождь. Черно лоснятся листья.Конечно, я его забуду… Но покадождю ещё не час, шурша сонливо, литься —недаром день-деньской томились облака.Окно открыто в дождь. Четыре тихих слова.А я ищу других, не в шёпот чтобы – в крик!Но,
может, напишу спустя полжизни снова:«Окно открыто в дождь». И – выключу ночник.
«Опять собака сдохла под балконом…»
Опять собака сдохла под балконом —такая же, как сдохла прошлым летом.Что молвить мне при зрелище знакомом,почти никем на свете не воспетом?Тот цензор, что внутри, пищит: «Да надо ль?Ни ода здесь не сложится, ни фуга.Один Бодлер осмелился про падаль,но у него там – лошадь и подруга…»Молчи, зоил! Скорбеть пристало ныне:подумать о щенке, его восторгах —и как повергла жизнь его в унынье,пройдя на грязных улицах и стогнах.Но, впрочем, что мы знаем о собачьем(киническом!) принятии кончины?Болтая, страхи собственные прячем,навеянные духом мертвечины.Быть может, не гнетет их бремя наше —и смена дней не кажется им знаком —и не подносят гефсиманской чашичасов не наблюдающим собакам?
«Мерцает мне разгадки торжество…»
Мерцает мне разгадки торжество —так звезды днем видны со дна колодца.Что понял? Прописное: для того,чтоб к вам дойти, распять себя придется.Не ново? Что ж, и весь мой путь не нов.Весь мир не нов, меняясь поневоле.Пусть выведут в нем розы без шипов,но красота немыслима без боли.
Набор слов
Среди лубочных облаков,чей облик ласковый так лаком,крест самолётика готовприкинуться небесным знаком.Но там, я знаю, звон турбин,раздолье праздным опасеньям.…Лет в десять ездить я любилв аэропорт по воскресеньям.Тоска по странствиям прошла,менять края неинтересно:другие заняли деларебяческих стремлений место.Не ведаю, как их назвать —недосягаемые дали,когда мои отец и матьдруг друга рядом не видали.Дотянешься ли в ту же тишь,а может, в ангельское пенье,набором слов? ведь это лишьещё одно стихотворенье.
Fin de ciecle
Снег шуршит, словно «ша» в слове «финиш».Над метафорой кружится снег.Этот занавес ты не раздвинешь,мой безумный, возлюбленный век.Снег, не тая, ложится на лица,а когда образуется наст,слезы, лозунги, эта страница —все в единый спрессуется пласт.У «сбылось» есть синоним: «забыто».Тишина – вот венец всех шумов.Свет погашен. И книга закрыта.И охотник вернулся с холмов.
Лера Мурашова / Москва /
Родилась и живет в Москве. Автор трех поэтических книг и участник нескольких коллективных стихотворных сборников. Стихи и статьи публиковались в журналах «Мегалог» (Пятигорск), «Сияние» (Ставрополь), «День и ночь» (Красноярск), «Зинзивер» (Санкт-Петербург), «Ковчег» (Ростов-на-Дону), «Edita» (Гельзенкирхен, Германия), «Дети Ра» (Москва), «Литературная Кабардино-Балкария» (Нальчик), а также в «Литературной газете».
Невозобновляемый ресурс
Митридат VI Евпатор
Где в аду сухих прибрежийсредь камней античность брезжит,ароматами лагуныи наивностью легендыты мечты мои опутал,Митридат Шестой Евпатор.В сны заглядывая робко,плещут маленькие рыбки —золотые кизикины —как же я тебя покину?Девяносто их и девять —как же мне в тебя не верить?Хоть веков минуло двадцать,как же мне с тобой расстаться?То же море, тот же ветер,что же ты меня не встретил?Не дождался что ж меня ты?Хитрость древнего менялыподарила эту встречу.Загораюсь, не перечуволе древнего светила,что огнём нас охватило.Лето. Солнечный экватор.Митридат Шестой Евпатор.
Иерусалим
На губах остатки шоколада…Солнце раскалило добеларозовые камни колоннады,рвущиеся в небо купола.С головою никакого слада,кажется, что век я здесь жила.Старый город, большего не надосчастья, чем сгореть с тобой дотла.Словно детское воспоминанье,оживает древнее преданьеи тотчас становится – своим.Как бы далеко я ни умчалась,навсегда душа с тобой осталась,сердце мира – Иерусалим!