Златая цепь времен
Шрифт:
Перечитывая, дополняю:
Сейчас мы вошли в период объединения наук, синтеза: биология + физика + химия + математика и т. д. Так, математики сумели помочь палеонтологам: «неандертальский человек» — не наш предок. Ибо исторический период, нас разделяющий, оказался, при проверке счетом, слишком кратким для того, чтобы успели создаться, выразиться, отличия между нами и неандертальцами. Из этого вовсе не следует, что допустимы скороспелые выводы. Ибо диалектическое развитие есть закон универсальный. Дело — в сроках. Меня иногда обманывает быстрота политических и социальных перемен. Но как можно говорить о коренных изменениях личности человека? Опять-таки не следует, думаю, смешивать личность в смысле исторической стойкости ее эмоций и так называемых духовных способностей,
Вы доказываете, что наши предки имели такие же «чувства, как мы». Для меня это истина, которую я себе доказал.
Итак, все созданное нами носит нашу печать, приспособлено к мнениям, настроениям, убеждениям нашим. К каким? Данного часа, данного года. Как знать, как изложил бы автор того или иного «источника» события, вернись он к нему через десять, двадцать, тридцать лет. Значит ли это, что познание невозможно? Отнюдь нет.
…Но как же лишать наших предков человеческого образа? Я всегда любил древних писателей, которые по силе интеллекта и художественному дару могут поспорить с большинством современных. Почему думать, что славяне, их современники, были дикарями?
В некрологах киевских князей, включенных в летописи, постоянно, наряду с описанием внешности и деловых качеств, встречается замечание: был книголюб, любил чтение книг… Константин, один из сыновей Юрия Долгорукого, оставил по завещанию библиотеку, в которой «одних греческих книг было свыше тысячи»! Столько же было других, и особенно русских. Но книги те существовали в одном, двух, трех экземплярах. Причем Константин отнюдь не рисуется в летописи как исключение. Читали много и охотно на нескольких языках: свой, греческий, латинский, болгарский. Говорили на еще большем числе языков. Учась, с голоса по преимуществу, — при старой русской способности к языкам, — выучивались легко, быстро.
Автор «Слова о полку» был одним из очень многих. Все легко исчезало. Соль в том, что произведения греков и римлян были рассеяны по обширной территории, застроенной в большой мере каменными или каркасными, но оштукатуренными домами, с каменными погребами. И то сохранилась лишь часть. Пример: император Тацит повелел, чтобы во всех библиотеках империи хранилось по десять экземпляров трудов его знаменитого предка. До нас дошла лишь часть книг Тацита…
12.I.1961
*
Дорогой Н. О., Вы очень хорошо говорите — чувство непонятной вины… Очень Вас понимаю, но никакому определению такое естественное, наизаконнейшее чувство не подлежит. На днях я перечел «Братство» Голсуорси — там все пронизано этим чувством и самое лучшее в романе — это отсутствие формулировки.
«Анна Ярославна» лежит у меня, не читаю, чтоб себе не мешать. В прошлом году читал «Каракаллу» того же автора[38]. Он недавно скончался, стариком, он долго прожил в эмиграции, во Франции. Это человек французской культуры. Они ведь там очень добросовестны, очень образованны по книгам, очень книжны. И — очень верят, что в прошлом были другие, какие-то совсем особенные люди, совсем не такие, как мы. Наилучшим образцом такого взгляда для меня служит очень мною любимая «Саламбо». Это все так называемые «источники» Флобер прочел и усвоил в памяти все решительно, всем проникся. «Саламбо» — великолепная книга, но ведь можно и любить, и не верить. Так я к ней и отношусь, к этой сверкающей витрине ювелира.
Кстати, ко мне трижды писал какой-то молодой человек из Подольска. Он буквально требовал, чтобы я указал ему источник моей «Руси изначальной» — откуда я все это списал. И не удовлетворялся моими объяснениями, и опять, и опять настаивал: «Назовите, откуда взяли». В наше время нужен протокол, а?
Вероятно, я написал Вам о поэме по темам «Руси». Поэма эта принадлежит молодому человеку, который сам не считает ее чем-то законченным.
Вы говорите — экранизация «Руси»[39], не стоит ли вопрос? Где, перед кем? В наше время не найдется ни одного столь безумного режиссера или директора студии, которые взялись бы за древнеисторический сюжет. За границей ставят очень дорогие исторические
фильмы с раздирающей любовной историей в центре действия. Это все «псевдо». У нас же заняты только современностью в ее непосредственном отражении. А коль кто-либо захотел соорудить этакий коммерческий фильм из моей «Руси», я сам первый возражал бы.Мой «Владимир» почти не подвинулся. Не пишется, но это пока меня не пугает.
В середине июня собираюсь уехать на юг, к морю. Есть такое местечко к западу от Туапсе, и звать его Тенгинка. Я был уже там несколько раз. Народа там мало, море чистое, жизнь самая простая.
24.V.1962
*
Дорогой Виталий Степанович[40], очень благодарю Вас за письмо, оно доставило мне радость; спасибо, что потрудились написать. Благодарю за книгу, стихи Ваши мне понравились.
Вы спрашиваете некоторых моих советов. Признаюсь Вам, что боюсь теоретизирования: по многим причинам, из коих немаловажна и та, что, чем более теории, тем менее искусства. Никто еще не сказал, что такое искусство, и, вероятно, не скажет, в том смысле, чтобы найти законы, по которым удалось бы творить подобно, скажем, возведению бетонных конструкций для промышленных зданий.
На днях мне попалось интервью Пискатора, старого человека и театрального режиссера с так называемым мировым именем. На вопрос — какой эстетике он следует, то есть школе, — он рассмеялся: «Да никакой эстетике! Я ищу авторов, которым есть что сказать, и актеров, которые могут это передать».
Так ли, иначе ли, но эти поиски иных критиков секретов мастерства, — точно это нефть иль руда, — с одновременным установлением законов и способов, — для меня кажутся, и во-первых, и в-сотых, совершенно идеалистическими, в смысле философском.
Но я вовсе не собираюсь уходить от Ваших вопросов. Скажу Вам все, что думаю… Лишь предупрежу Вас заранее, что из экономии слов не буду оговариваться: «по моему мнению», «мне кажется» и прочее. Заранее условимся, что все мною сказанное совершенно личное.
Так вот: дело не в словах, а в мыслях. Слово есть плоть мысли. Коль есть мысль, будет и слово. Правда, в литературе куда как много «словесников», необычайно даже искусных и словом владеющих мастерски, но память о таких погибнет без шума даже. Со всем тем книги, рассчитанные для утешенья и развлеченья, имеют полное право на жизнь. К чему же ополчаться на авторов, кои нас развлекают!
Об исторической поэме Вашей. Из опыта моих двух исторических работ — до «Руси изначальной» была книга «Повести древних лет» — сам я вынес следующее: могут быть и действительно существуют два подхода к историческому роману. Первый — взляд со стороны и сверху. Здесь пишущий — человек своего времени, глядит на прошлое как временный в чужую страну путешественник. Естественно, он подмечает «странности» в обычаях, одежде, речи и во всех внешностях прошлого; он увлекается изображением того, что, по его ощущениям, отличает избранное им прошлое от эпохи, ему современной. Таким образом, он очень подчеркивает все особенности прошлого, увлекается стилизацией, которой, в частности, усиленно подвергается речь и героев, и автора.
Стилизация удивительно соблазнительна, влекуща, заманчива как не знаю что, выбирайте сами сравнение. Но скажите, почему мы переводим на чистый русский язык речь любого народа, тем самым делая его нам равным, как личность, нашим же предкам навязываем уродливую речь, на которой ни мы, ни они не говорили? А так как слова суть плоть мысли, то тем самым стилизация необычайно снижает изображение романистом личности. Тут — ловушка.
Поясню сказанное примером. Довелось мне как-то прожить на охоте месяца полтора в глухом сибирском углу. Там — свои присловья. Однако же дней через пять я перестал замечать это; ухо уже не брало! Вообразите, что я потом задумал бы все изобразить по точной правде, да не забыть описать и руки с непромытой грязью и лохмотья — была осень 1946 года, и дальняя деревня обносилась дотла. Получилась бы стоянка дикарей и — гнусная ложь, ибо у меня от той осени живет светлое воспоминание, и люди, там встреченные, помнятся мне совсем не теми, каких дали бы фотографии и магнитофонная запись.