Зловредная жертва

Баба Дуся сама выбрала вид деятельности, который ее привлекал. Рисовать она отказалась, денег за ее творения не дал бы никто, а побить вполне могли бы, даже при наличии лицензии. Можно было бы петь, но манера исполнения бабуси была так специфична, что работать она могла только в уютной, тихой, доверительной обстановке. На шумном проспекте ее тоненький, жалостливый голосок мог вызвать разве только раздражение. А уж саксофон она отмела сразу. Сроду на нем не упражнялась. Зато имидж гадалки ей пришелся по сердцу.

Лицензия выражалась в виде по особому подвязанного головного платка. Все законные уличные гадалки города повязывали платок именно таким образом. Платок был им защитой и паспортом одновременно.

Бабуся настолько осмелела, что устроилась прямо напротив главного входа консульства под раскидистым, еще не облетевшим каштаном. Намалеванную совместными усилиями табличку, вырезанную из картонного ящика, она повесила на нижний сук каштана и стала ждать клиентов.

«Прелестная и загадочная ворожея Аврора Магги, спустившаяся на гастроли с занесенных снегом и тайнами гор Тибета, предскажет что было, что не было и что будет. Запрограммирует на богатую жизнь и вечную старость. Избавит от прыщей и бородавок», – сулила надпись, сочиненная поэтом Валерой и коряво выведенная маркером, который предусмотрительная бабуся тоже прихватила из дома.

Сначала работа ей нравилась. Было забавно наблюдать, как раскрываются глаза наивных девиц и пожилых женщин при выслушивании информационного бреда, который щедро выливала на их головы добрая баба Дуся, или Аврора Магги, как посоветовали ей называться опытные товарищи. Потом однообразное развлечение стало надоедать. К тому же ворожея не могла предаться полностью экстазу шельмования, так как ей приходилось постоянно отвлекаться и следить за центральным входом в консульство.

Хорошо, что зрение у нее что надо, не было необходимости напрягать глаза, а то работа из удовольствия превратилась бы в ад. Для верности бабуся постоянно доставала из-за пазухи карандашные портреты шпионов и пыталась запомнить их в мельчайших деталях.

К обеду работа гадалки стала ей несколько надоедать. Бабуся сняла было табличку и платок, постаравшись преобразоваться в обычную пожилую леди, но к ней тут же подвалила благообразного вида маленькая аккуратненькая монашка с ящичком для пожертвований и змеиным шепотом зашипела:

– Убирайся, побирушка задрипанная, а то так по кумполу заеду, что копыта потрескаются.

Пришлось повязывать платок и опять вывешивать табличку. Да, старики, стоящие без дела на проспекте, не внушали доверия честным попрошайкам.

Потоптавшись до обеда на своем месте, бабуся решила перейти от пассивных действий к активным. В конце-концов, она хозяйка этой страны, может она полюбопытствовать, как обитают немцы в этом самом консульстве, или нет?

Остатки робости, заложенной природой в каждого человека, еще немного подержали ее на месте, потом добрый процент наглости восторжествовал, и бабуся, на ходу придумывая версию, побудившую ее вторгнуться на чужую территорию, решительно распахнула тяжелые двери с деревянной резьбой.

– В чем есть ваш интерес? – подскочил к ней лупоглазый дяденька в приличном костюме.

Бабуся не торопилась. Как-то в одном жизненном фильме ей понравилась мысль про паузы. Там одна красивая старушка-актриса, втрескавшаяся в молоденького смазливого мужчинку, говорила: «Главное – выдержать паузу». Сейчас бабуся именно выдерживала паузу, игнорируя вопрос коменданта. Она разглядывала просторный, стерильный холл, чистый огромный ковер на полу, блестящие прозрачные стекла, стильные светильники.

– Мадам, мы хотел бы знать, что привел вас в наш консульство?

– Беда привела, сынок, – выдохнула бабуся.

– В чем есть ваш проблем?

– Проблем наш в том, что надо мне посмотреть бы на всех ваших немцев, – не церемонясь начала бабуся.

– Я не понимай, – таращился лупоглазый.

– А что тут понимать-то? Поговорить мне с ними надо. Журналистка я. Хочу узнать, не забижают ли их у нас в Тарасове, не учат ли каким словам скверным, – брякнула бабуся первое, что наконец-то пришло к ней в голову.

– А-а-а, интервью, – понял лупоглазый, – нет интервью, потом интервью.

– Зови, зови, – не сдавалась бабуся, – раскомандовался тут. Мне от начальника тоже по шеям получать нет резону. Сказано опросить, значит опрошу, хоть режь меня.

– Мы вынужден будем звать помощь, – расстроился лупоглазый, – мы не хотел применять грубый сила, но мадам просится.

– Мадам никуда не просится. Мадам требует, чтобы все спустились вниз и построились, – рявкнула бабуся.

Баба Дуся уже сама поняла, что зарвалась, но остановиться не могла. Да и что можно было сделать? Извиниться и уйти? Сказать, что ошиблась? В общем, отступать было поздно. Пришлось идти ва-банк. Перед ее глазами встал образ любимого героя – Остапа Бендера.

Как-то возясь на кухне и между делом слушая радио, ее очень заинтересовал радиоспектакль о похождениях этого великого человека. Бросив все дела и позволив пирогу спокойно пригорать в духовке, бабуся сидела на табуреточке, чинно сложив руки на коленях и с замиранием сердца слушала повествование о подвигах Остапа. Когда затихла последняя нота финального аккорда, старушка отерла скупую слезу, скатившуюся по морщинистой щеке, и вздохнула.

– Эх, не знала я тебя в молодости, Остапушка, – прошептала бабушка, – как бы сладилось у нас!

В тот же день она выпросила у внука двухтомник Ильфа и Петрова. Теперь эти книги красовались у нее на полке среди других драгоценностей. Чтобы не грешить против истины, необходимо добавить, что у бабуси был еще один кумир – шоумен Фоменко. Именно его цитаты она приводила как образчики народной мудрости, именно с его участием не пропускала ни одной телепередачи. Но Фоменко был живой, взбалмошный, не обделенный вниманием других поклонниц герой, а Бендер… Это был герой ее самых затаенных мечтаний, ее принц на белом коне, ее сказка.

Приемчики великого комбинатора уже не раз выручали старушку, теперь же было грех не воспользоваться одной из его беспроигрышных фишек. Решив, что образ дочери лейтенанта Шмидта несколько заезжен, бабуся стала судорожно вспоминать известных ей великих немцев.

– Сынок, да я же ваша, из немчурок, – прижав руки к груди, с умилением проговорила Евдокия Тимофеевна, – меня еще маленькой цыгане германские сперли, да сюда приволокли. А из семьи я дюже известной, ты моих бабулю с дедулей точно знаешь.